Где апельсины зреют
Шрифт:
— Нмцу сть, а не русскому. Нмецъ форшмакъ свой любитъ за то, что стъ его и не знаетъ, что въ него намшано. Такъ-же и тутъ. Разбери, изъ чего все это — ни въ жизнь не разберешь. Можетъ быть есть зайчина, а можетъ-быть и крокодилина.
— Ужъ и крокодилина! Наскажешь тоже! улыбнулся Николай Ивановичъ.
— А что-же? Здсь все дятъ, всякую тварь.
— Послушайте… Ужъ хоть-бы другимъ-то не портили аппетитъ своими словами, брезгливо замтила Конурину Глафира Семеновна.
— Да не дятъ здсь крокодмловъ, не дятъ, да и нтъ ихъ въ Италіи, можете
— Тьфу! Тьфу! Еще того лучше! плюнулъ Конуринъ.
— Да ужъ шь, шь, что тутъ разбирать! кивнулъ ему Николай Ивановичъ. — Прідешь въ Питеръ, все равно посл заграничной ды ротъ святить придется.
— Я не понимаю, господа, зачмъ вы такое кушанье требуете? проговорила Глафира Семеновна.
— А чтобы наитальяниться. Да вдь въ сущности очень вкусно приготовлено и къ коньяку на закуску какъ нельзя лучше идетъ. Ну-ка, господа, еще по одной коньяковой собачк… предложилъ Николай Ивановичъ.
Поданная на столъ бутылка коньяку была выпита до дна к компанія развеселилась. Три бутылки шипучаго асти еще боле поддали веселости.
— Господа! отсюда въ театръ Санъ-Карло… предложилъ художникъ Перехватовъ. — Вотъ онъ противъ насъ стоитъ. Только площадь перейти. Вдь нельзя быть въ Неапол и не постить знаменитаго театра Санъ-Карло. Самый большой театръ въ мір считается.
— А какое тамъ представленіе? — спросилъ Граблинъ.
— Опера, опера… О, невжество! Молодые пвцы и пвички всего міра, ежели бываютъ въ Италіи, считаютъ за особенное счастіе, если ихъ допустятъ къ дебюту въ театр Санъ-Карло. На этой сцен карьеры пвцовъ и пвицъ составляются.
— Такъ что-жъ?… Зачмъ-же дло-то? Вотъ мы черезъ площадь и перекочуемъ, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Оперу всегда пріятно послушать.
— Ну, что опера! Очень нужно! — скорчилъ гримасу Граблинъ. — Можетъ быть еще панихидную какую-нибудь оперу преподнесутъ. Посл коньяку и асти разв оперу надо? А подемте-ка мы лучше здшніе капернаумы осматривать. Въ трехъ кафе-шантанахъ мы съ Рафаэлемъ уже были, а, говорятъ, еще четвертый вертепъ здсь есть. Хоть и дрянь здшнія бабенки, выденнаго яйца передъ парижскими не стоютъ, а чмъ чортъ не шутитъ, можетъ быть въ этомъ-то четвертомъ вертеп на нашу долю какія-нибудь особенныя свиристельки и наклюнутся.
Глафира Семеновна вспыхнула.
— Послушайте, Григорій Аверьянычъ, да вы забываете должно быть, что съ семейными людьми здсь сидите! строго сказала она Граблину.
Тотъ спохватился и хлопнулъ себя ладонью по рту.
— Пардонъ, мадамъ! Вотъ ужъ пардонъ, такъ пардонъ! воскликнулъ онъ. — Пожалуйста простите. Совсмъ забылъ, что вы настоящая дама. Ей-ей, съ самаго отъзда изъ Петербурга настоящей дамы еще не видалъ и ужъ отвыкъ отъ нихъ. Три недли по заграницамъ шляемся и вы первая замужняя дама. Еще разъ пардонъ. Чтобъ загладить мою проруху — для васъ изъ театръ Санъ-Карло готовъ отправиться и какую угодно панихидную оперу буду слушать.
— Да конечно-же
— Молчи, мазилка! Замажь свой ротъ. Иду въ Санъ-Карло, но не для тебя жду, а вотъ для дамы, для Глафиры Семеновны, перебилъ его Граблинъ. — Желаете, мадамъ?
— Непремнно… кивнула головой Глафира Семеновна. — Плати, Николай Иванычъ, и пойдемъ, сказала она мужу.
— Розу за мою проруху… продолжалъ Граблинъ и крикнулъ: — Эй, букетчица! Востроглазая шельма!.. Сюда.
Онъ поманилъ къ себ цвточницу, купилъ у нея букетикъ изъ розъ и поднесъ его Глафир Семеновн.
Черезъ пять минутъ компанія разсчиталась въ ресторан и переходила площадь, направляясь въ театръ. Цлая толпа всевозможныхъ продавцовъ отдлилась отъ ресторана и бжала за компаніей, суя въ руки мужчинъ и Глафиры Семеновны цвты, вазочки, статуэтки, альбомы съ видами Неаполя, коралы, раковины, вещички изъ мозаики, фотографіи пвицъ и пвцовъ, либрето оперъ и т. п.
— Брысь! кричалъ Конуринъ, отмахиваясь отъ продавцовъ, но они не отставали и, продолжая бжать сзади, выхваливали свой товаръ.
Въ театр въ этотъ вечеръ давалась какая-то двухактная опера и небольшой балетъ. Театръ Санъ-Карло поразилъ всхъ своей громадностью.
— Батюшки! Да тутъ въ театральный залъ весь нашъ петербургскій Маріинскій театръ съ крышкой встанетъ! — дивился Николай Ивановичъ. — Ну, залище!
Также поразили всхъ и дешевыя цны на мста. Билеты, купленные по четыре франка, оказались креслами шестаго ряда.
— Создатель! А у насъ-то въ Питер за оперу какъ дерутъ! — говорилъ Конуринъ. — Вдь вотъ мы здсь за рубль шесть гривенъ, на наши деньги ежели считать, сидимъ въ шестомъ ряду креселъ, а у насъ въ Питер за три рубля загонятъ тебя въ Маріинскомъ театр въ самый, дальній рядъ, да еще и за эти-то деньги пороги обей у театральной кассы и покланяйся кассирш.
Поразили и необычайно коротенькіе антракты. Занавсъ опускался не больше какъ на пять минутъ и тотчасъ-же поднимался. Балетъ состоялъ изъ шести картинъ и декораціи перемнялись мгновенно, по звонку. Скорость перемны декорацій и перемны костюмовъ исполнителями и исполнительницами была изумительная. Въ 10 ч. вечера спектакль былъ ужъ конченъ.
— Послушайте, мадамъ… Заграницей, ей ей, нисколько не конфузно замужней дам быть въ кафешантанахъ, говорилъ Граблинъ на подъзд театра Глафир Семеновн.
– демте всей компаніей въ кафе-шантанный капернаумъ.
— Нтъ, нтъ, мы домой. У насъ свой чай есть. Попробуемъ, какъ нибудь, съ грхомъ пополамъ, изготовить себ чаю, напьемся и спать. А завтра пораньше встанемъ и въ Помпею. Вдь ужъ такъ и давеча ршили, отвчала Глафира Семеновна.
— Да что Помпея! Отчего въ Помпею надо непремнно рано хать? Можно и поздне. Подемте, мадамъ, въ капернаумчикъ.