Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
— Велихов, блин! — огрызается Смирнова и бьет по воздуху, безуспешно пытаясь засандалить по моей руке. — Невыносимый!
— Это только начало, Туз, — подмигнув, вальяжно и неповоротливо отваливаю. — Не задерживай наспех склепанный коллектив, но помни о том, что в казенном доме большие очереди из желающих покинуть холостое стадо, а наш с тобой талончик отсвечивает строго забронированное время. Хочу сегодня спать с законной женщиной, а то…
— А то? — Тоня останавливается и вполоборота разговаривает со мной. — Боишься
— Чего? Вот требовательности, цыпа, я абсолютно не заметил. Не знаю, к сожалению или к счастью. Ты, — посмеиваясь, плотоядно облизываю губы, — спешненько кончаешь первая, а потом…
— Что?
— Потом, раскинувшись медузой, отдыхаешь, пока…
— Пока ты пашешь надо мной? — пищит и резво семенит ногами.
— Пашу?
— Ну-у-у… Вкалываешь!
— Пожалуй, инициативу, как горячий уголек — через запад на восток, перекину в твой туесок.
— Тяжело, да? Износился случайными связями?
— Иди уже, роковая, много повидавшая на своем веку, требовательная по «этой» части женщина. Уверен, что придется взять с кое-кого отечественными купюрами за многодневное проживание в этом месте. Сколько можно, в самом деле? Коммунальные расходы — чтоб их так и так — никто не отменял, а ты, увы, не слишком бережлива, хотя утверждаешь обратное. Плескаться в душе, включив весь верхний свет…
— Как все вовремя-то вскрылось. А ты, оказывается, жмот, жадоба, жалкий скупердяй? — пырскает и, наконец-то, поворачивается ко мне лицом.
— Я предприимчивый молодой человек и рачительный хозяин.
— Какой-какой?
— Настоящий, бережливый, аккуратный, старательный, заботливый.
— Повезет же кому-то.
— А то! — задом отхожу, двигаюсь спиной, а уперевшись коленями в край сидения, плюхаюсь, разложив руки по диванной спинке. — Иди, малыш! Хочу окинуть взором полную картину…
А то заждался сильно! Диковинные, странные дела… А вот родители все же оказались правы. Правы, как всегда. Четырнадцать дней стремительно прошли, как одно секундное мгновение, но мы все успели и все, конечно же, превозмогли. Давно готовились или оказались не чересчур взыскательны к тому, что вышло. Но лично мне все нравится. План простой, оттого, по-видимому, быстро выполнимый. Уверен, что все пройдет, как по написанному, без сучьего сучка и чертовой задоринки.
Итак! Жених, невеста… Выходной костюм и свадебное платье, которое Антония до сегодняшнего дня слишком тщательно от меня скрывала. Сейчас таинственность, как говорят, уже не к месту. Ведь через два часа государственный регистратор наконец-таки объявит нас законными супругами, затем, конечно же, душевно пожелает счастья, любви покрепче и побольше, душевного благополучия, финансового достатка, а потом корректно разрешит поцеловать мою официальную жену.
— Ну как?
А я, по-видимому, сидя на диване, и заснул…
Слепящий
— Ну как? — женский голос еще раз спрашивает. — Петя?
Моя Антония прекрасна! Знаю, знаю, знаю… Все так говорят. Все, кто женится в заранее назначенный день и час, под гром аплодисментов прилично выпивших гостей и плач счастливых матерей. Но она действительно необыкновенна. Здесь без прикрас и лишних, спешно выдуманных комплиментов.
— Прости, пожалуйста, — прищурившись, словно страдаю от снежной слепоты, неспешно распрямляюсь и, не поднимая головы, к ней направляюсь.
— Скажи хоть что-нибудь, — дергает гладкую, блестящую, как будто отполированную юбку, к низу расходящуюся крупными воланами.
— Сейчас, сейчас, — по-стариковски кашляя, хриплю.
Необыкновенный утонченный вкус и четкость выбора. Ее наряд неординарен и совершенно не копирует массовку. Во-первых, вероятно, дело в ткани. Никаких пошлых кружев и просвечивающихся бантов. Все строго, точно и даже слишком уникально. Толстые бретели впиваются в хрупкие женские плечи, а как будто металлический лиф выглядит так, что мне чудится, будто бы она заточена в броню или королевские парадные латы.
— Ты хоть дышишь? — провожу пальцем по ровным белым швам на верхней части ее платья. — Корсет?
— Да, — она укладывает руки на живот. — Все нормально, мне не тяжело. Размеры соблюдены, к тому же я немного похудела.
— Похудела? — поднимаю бровь.
— Не специально. Так вышло. Перенервничала, наверное, — последнее бухтит под нос.
— Перенервничала? — а бровь таранит лоб и, твою мать, не опадает.
— Проехали! — сжимает талию, скрещивая на животе перебирающие воздух пальцы.
— Тростина! За праздничным столом намерена поесть или истощение по-прежнему на первом месте?
— Да, — жалостливо квохчет.
— Да — да или «Петенька, отстань»?
— Да — да!
— Порядок. Можно? — заглядываю ей в лицо.
— Конечно, — глубоко вздохнув, Тоня убирает руки, свободно располагая их вдоль тела.
Ее тонкая талия, небольшая грудь, рельефно подчеркнутая декоративным швом по верху свадебного туалета, неоднократно будут приходить ко мне во снах.
— Ты похожа…
— М? — прислушивается, приглядывается, сильно настораживается, приподнимая подбородок.
— На цветок, — прохожусь глазами по ее обнаженным рукам, торможу на границе раздела лифа и скромно пышной юбки, и зависаю на открытых для всеобщего обзора стройных ножках. — Тос? — округляю глаза и, сделав шаг, заторможенно отхожу назад. — Это…
Нет больше слов, зато остались выражения.
— Что скажешь? — выставив на носок одну ногу, она прокручивает смуглую конечность, обутую в совершенно немодельный «каблучок».