Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928
Шрифт:
Судя по имеющимся материалам, нерадостным было экономическое самоощущение так называемого «нэпмана». Под эту вывеску попадали самые разные категории населения. В 1926 году «нэпманская буржуазия», по официальным данным, составляла примерно 250 тысяч человек самостоятельного городского населения. В том числе фабрикантов и заводчиков имелось в Европейской России в 1923 году 426 человек, в 1926-м — 477 человек. Так что подавляющее число этой «буржуазии» составляли средние и мелкие торговцы, посредники, перекупщики и т. п. К понятию «нэпман» нередко относили также кустарей и ремесленников. В 1926 году они насчитывали 2,6 миллиона городского населения [924] .
924
Жиромская В. Б. Социальные процессы в советском городе в первой половине 1920-х гг. // Историческое значение нэпа: Сб. научных трудов. М.: АН СССР, Ин-т истории СССР, 1990. С. 94, 98, 100.
В
925
ЦГАИПД СПб. Ф. 16. Оп. 6. Д. 6944. Л. 24.
926
Там же. Оп. 5. Д. 5911. Л. 110.
Закрыть магазин тоже не было смысла, так как службы сразу не достать. <…> Вот уже несколько месяцев, как мы с Сашей стали снова влезать в долги, как и несколько лет назад. Налоги и сборы превышают заработок. <…> Сегодня извещение, чтобы уплатить 50 червонцев уравнительного налога (уравнительный налог взимался в размере 3 % с оборота предприятия. — В. И.) в 2 раза. Это колоссальная сумма. Это в 8 раз больше, чем в прошлое полугодие. Конечно, не только нам, но от общего бедствия нам не легче [927] .
927
Там же. Л. 103.
В октябре 1925 года еще одна их землячка, судя по письму владелица небольшого комиссионного магазина, писала в Финляндию: «В магазине я все одна, товару много, все несут нуждающиеся, приносят последнее. Приносят все такие несчастные, жалкие, голодные, что не только иной раз не возьмешь с них 10 %, а им отдашь свой полтинник на хлеб. Такая нужда кругом, такие несчастные люди, что сердце разрывается от жалости. Шить ничего не приходится, донашиваем старое, но все рвется. <…> Хорошо бы умереть, чтобы не видеть страдания детей: они голодные, полуголые, передрогшие меня успокаивают, когда я плачу» [928] . Статистика подтверждает, что прибыль подавляющего большинства предпринимателей, занятых в мелком производстве или в розничной торговле, вполне сопоставима с зарплатой рабочего фабрично-заводской промышленности [929] .
928
Там же. Оп. 6. Д. 6944. Л. 203.
929
Давыдов А. Ю. Новая экономическая политика…. С. 186.
Пытаясь покончить с безденежьем, некоторые люди, особенно из числа служащих, залезали в общественный или государственный карман. О причинах таких поступков тоже рассказывают письма. В марте 1924 года один из таких казнокрадов писал жене:
Я тебе говорил, что мне приходится вертеться и комбинировать с деньгами, т. к. жалованье мне все не платили и дело о повышении стояло на мертвой точке. А тут, как на грех, выяснилась моя комбинация, и я сделал последнюю попытку, получив деньги из кассы пошел в клуб в надежде выиграть и покрыть эту недостачу, но результаты плачевные, я проиграл часть денег и этим ухудшил свое положение. <…> Так как я знал, что утром в четверг хватятся меня на службе <…> то при всем желании увидеться и проститься с тобой и моей маленькой дочуркой, я этого сделать не мог. <…> У Николая буду просить письмо к тов. Калинину, пред[седателю] ВЦИК, который устраивает всех, кто приходит к нему без биржи труда по рекомендации. Это письмо сразу же после прочтения или уничтожь или спрячь в надежном месте, чтобы не нашли при обыске [930] .
930
ЦГАИПД СПб. Ф. 16. Оп. 5. Д. 5911. Л. 20.
Казнокрадство было связано и с вполне бытовыми причинами. В августе 1924 года из Ленинграда в Мурманск сообщали: «Мы перебрались на новую квартиру <…> ремонт задушил окончательно, когда снимали, думали ремонт обойдется рублей 300–400; когда начали, то и в 800 не уложили. Подзадолжали, где только могли и даже казенные зацепили. Как разделаюсь, не знаю» [931] . Не брезговали этим и некоторые
931
Там же. Д. 5913. Л. 141.
932
Там же. Оп. 6. Д. 6939. Л. 105.
Некоторые искали выход из экономических трудностей в мелкой спекуляции, перепродаже импортных товаров, финансовых операциях. Письмо из Владивостока в Ленинград, март 1924 года:
У нас товарищи подняли червонец искусственно высоко. В Иркутске он в 1 1/2 раза дешевле. А в России говорят он еще дешевле. Я тебе хотел перевести червонец, но из-за этого не решаюсь. Здесь он стоит наравне с золотом. <…> Сообщи, сколько дают за 1 серебр[яный] рубль червонцев. <…> Если бы ты был коммерческий чел[овек], то можно было бы заработать. Я бы тебе умудрился переслать золотом, а ты мне червонцы. Прибыль 50–100 %. Честный труд сейчас в загоне. Царствует спекуляция. <…> У вас говорят дешевы бриллианты. Заинтересуйся и пиши. <…> А честным трудом, черт возьми, на кусок хлеба не заработаешь сейчас [933] .
933
Там же. Оп. 5. Д. 5911. Л. 22.
О заработке при помощи посылок из-за рубежа рассказывает письмо из Латвии в Ленинград в ноябре 1925 года: «Вчера я вам выслал посылку <…> стоимость 117 руб. 7 коп. с прибавлением 5 аршин материи на дамский костюм. <…> Жду извещения на прошлую посылку. <…> Ожидаю писем и денег» [934] .
Как видно, экономическое самочувствие подавляющего большинства российского населения на протяжении 1920-х годов определялось низкой покупательной способностью, регулярными перебоями в ряде районов в снабжении товарами первой необходимости, в особенности продуктами; постоянными воспоминаниями об угрозе повторения голодных лет, а значит, отсутствием чувства стабильности. К этому прибавлялись и весьма смутные перспективы на будущее в условиях постоянно циркулировавших слухов о возможности войны, противопоставления страны официальной пропагандой всему «капиталистическому миру» и ожидания мировой революции, связывавшейся в сознании населения с тяготами Гражданской войны.
934
Там же. Оп. 6. Д. 6945. Л. 9.
Приведем здесь два характерных в этом отношении письма. Первое из них, отправленное из Владивостока в Финляндию, датировано ноябрем 1925 года, одним из самых благополучных периодов НЭПа: «Зима предполагается тяжелая, нужд очень много, бедность большая. Говорят, было в газете, что предполагается ввести военный коммунизм, т. к. армию нужно чем-то содержать, а крестьяне ничего не дают. А при этом [военном коммунизме] можно и без спроса брать, что захочешь и когда захочешь. Наша соседка пережила в России военный коммунизм и говорит — это кошмар. Снимали до последней рубашки, будили ночью и обыскивали, все забирали. Боже избавь, мы и так все голые» [935] . Это письмо явственно передает страх простого обывателя перед возвращением политики «военного коммунизма».
935
ЦГАИПД СПб. Ф. 16. Оп. 6. Д. 6945. Л. 157.
Но даже перспектива мирной жизни не обещала в середине 1920-х годов быстрого улучшения. В письме от 2 апреля 1925 года служащий одного из предприятий Орехово-Зуева рассказывал сыну о пребывании в городе одного из наиболее образованных советских руководителей, талантливого инженера и управленца, наркома внешней торговли, члена ЦК РКП(б) Л. Б. Красина: «Жалованье платят довоенное, а жизнь все еще дорога в два-три раза, так что жить приходится в три раза хуже, чем до войны. Красин приезжал в Орехово и когда ему задали вопрос: „Когда мы будем жить, как жили до войны?“ — он ответил, что если войны не будет, то лет через 10, не ближе, а пока приходится терпеть, ждать и надеяться» [936] . Это субъективное ощущение превосходства дореволюционной жизни для большинства населения подтверждается данными о потреблении за 1913 и 1924 годы. В записке членам Политбюро председатель ОГПУ и ВСНХ Ф. Э. Дзержинский отмечал, что «газеты врут о превышении довоенной производительности труда, а потребление на душу населения составило в 1924 г. в % к 1913 г. по керосину — 39 %, по хлопчато-бумажным тканям — 39 %, по сахару — 33 %, по соли — 72 %, по бумаге — 36 % и т. д.» [937]
936
Там же. Д. 6938. Л. 201.
937
РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 338. Л. 6–7.