Глаза на том берегу

Коночкин Сергей Васильевич

Потом они варили раков и ели их. И это тоже было Саньке приятно, потому что он сам работал, ведро держал, помогал, значит, деду. А тобой заработанное «завсегда скуснее», как говорит бабушка.

А вот мать ни за что не разрешила бы раков есть. Она бы сказала, что они грязные, сказала бы, что и вода в реке грязная, что пить ее нельзя, что варить в ней ничего нельзя. А они вскипятили в котелке чай с мелкими земляничными листьями и ягодками и пили. И чай показался Саньке вкусным, куда вкуснее того, что дома мать заваривает. Один дух травяной

чего стоит…

И радовался Санька, когда, обжигая губы, отхлебывал осторожными глотками из старой, с оббитым дном эмалированной кружки этот чай, потому что знал, что никто из его товарищей по двору в городе никогда такой чай не пробовал да и вообще мало кому доводилось время вот так на берегу реки в шалаше проводить. И от этого Санька чувствовал себя равным с товарищами. А он очень хотел быть с ними равным, хотя мать часто этому мешала — раньше всех загоняла его домой вечером, не отпускала со всеми мальчишками на пляж или на стадион.

Санька вообще удивился, как мать решилась отпустить его в деревню. И она не отпустила бы, не помоги дед. Это он уговорил, обещал парня парным молоком отпаивать, чтобы здоровел, поправлялся.

— А то че эт за мужик такой растет — кожа да кости. Срам один. Ни силов, ничего…

Но парное молоко Саньке не понравилось, и дед с бабкой не заставляли его пить. А вот кожа у Саньки на солнце порозовела в первые же дни и начала облазить крупными лохмотьями, но дед на это внимания не обращал, и, глядя на деда, по-мужски махал рукой на такие мелочи жизни сам Санька. А мать бы от такого с ума сошла, всего бы с головы до ног своими мазями измазюкала. И от пренебрежения ко всем лекарствам и болезням Санька чувствовал себя взрослее и сильнее, закаленнее. И опять он думал о том, что становится на равную ногу с товарищами по двору.

Нет, что ни говори, а с дедом жить хорошо, гораздо лучше, гораздо взрослее и веселее чувствуешь себя здесь. Дома, под присмотром матери, он наверняка уже чем-нибудь заболел бы, а тут и болезни не пристают.

Сегодня утром, когда Саньку разбудили комары, не злые, но надоедливые в эту пору, дед с дядей Витей уже работали. А в ведре над прогорающим костром варилась картошка.

Санька со сна немножко замерз и присел к костру, смотрел на огонь, слушал легкое потрескивание дров, охваченных по бокам коротенькими языками пламени, и всем телом ощущал незаметное для глаз тепло и быстро приходил в себя.

Вода в ведре аппетитно побулькивала, и Санька чувствовал голод. Ему очень захотелось есть, и он представил себе, как будет чистить картошку. От этого еще больше захотелось есть, дома так никогда не хотелось.

— Деда, а завтракать скоро будем? — спросил он, вставая и потягиваясь, прогоняя этим остатки сна.

— Ишь какой — завтрак ему подавай. И кофию в постель… А завтрак сначала заработать надо. Пора, Санька, и труд познать. Тогда и еда другой покажется.

И дед вручил ему тяжелые грабли с длинным, не очень удобным для Саньки черенком.

— Вот

тебе орудие, рассеивать будешь.

И показал, как рассеивать для просушки траву, скошенную им и дядей Витей. Работа оказалась несложной, и Санька, идя по ряду, быстро догнал деда. Дядя Витя в это время присел перекурить, и Санька решил попробовать косить. Он взял косу так, как держал ее дед, приподнял, ощущая вес и соразмеряя свою силу с размахом, взмахнул и воткнул косу острием в землю.

— Эх, горе-работничек, — засмеялся дядя Витя, — положь уж, не тупи зазря.

— А чего, пущай пробует, — обернувшись, сказал дед и тоже остановился, перекурить решил.

Санька еще раз взмахнул косой. Теперь острие не воткнулось в землю, потому что он очень старался избежать этого, боясь услышать новую насмешку дяди Вити, но тут другая беда — трава не косилась, а просто подгибалась под нажимом косы. Санька попробовал еще раз — та же история.

— Да, — засмеялся дядя Витя снова, — мало каши ел.

— Ладно, Санька, научишься, эт дело поправимое. Пока давай-ка рассеивай, — успокоил дед внука.

И Санька снова принялся за работу. Перешел на другие рядки, уже выкошенные дедом и дядей Витей, радовался, когда дед отрывался от работы, оборачивался к нему и кивал:

— От эт дело…

Они завтракали вареной картошкой, потом снова работали. А перед обедом дед спугнул в траве перепелку. Но, к Санькиному удивлению, перепелка не улетела далеко, а лишь перепархивала в траве перед самым носом у людей, словно дразнила. Санька и грабли бросил, погнался за ней, но поймать не смог. Несколько раз она, казалось бы, была у него в руках, но в самый последний момент непонятным образом выскальзывала, и опять все начиналось сначала.

Дед перестал косить, с улыбкой наблюдая за этой охотой, а когда Санька, наконец, выдохся и остановился, сказал:

— Эт она тебя от гнезда уводит. От хитрюга…

— Ой, — обрадовался Санька, — там и перепелята есть?

— Коли уводит, значит, есть.

— Давай, дед, поймаем.

— Зачем? Пущай на воле живут. Раз родились на воле — на воле им и жить. Тебе ж, небось, не хочется в клетку, а?

— Не хочется.

— И им тоже. То-то…

Тон, каким дед сказал последние слова, показывал, что он рассердился, и Саньке стало стыдно. Может быть, потому, что он не хотел перед дедом показаться плохим.

— Взрослую бы поймать — понятно, на обед бы сгодилась, — добавил дядя Витя, не отрываясь от работы и тяжело дыша. — А с перепелят что толку.

Дядя Витя сильно вспотел, Саньке показалось, что он устал, и от этого говорит зло, и работает тоже зло. И еще показалось, что укор в его голосе звучит: вот, дескать, я работаю, устаю, а вы ерундой занимаетесь.

И от этого Санька снова взялся за грабли и стал делать работу с огромным усердием, стараясь заставить деда забыть про его прошедшее уже желание поймать перепелку, а дядю Витю забыть, что он отвлекался от работы сам и деда отвлекал.