Гнилые болота

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

Во время изгнанія послдняго учителя, дяд Петру было 19 лтъ. Кумиръ бабушки — она думала черезъ него снова попасть въ аристократическій кругъ — избалованный донельзя, дядя поражалъ каждаго человка нжною красотою своего лица, ловкостью и кошачьей гибкостью тла, гордымъ и блестящимъ взглядомъ и рдкимъ умньемъ говорить. Его рчи то восхищали васъ поэтическою строкою изъ послдняго стихотворенія, пропущеннаго вами безъ вниманія гд-нибудь въ альманах, то поражали мткою остротою, не дядей выдуманною, но которою онъ умлъ ловко воспользоваться, то сверкали, какъ мелкіе брызги каскада, то смущали немногословнымъ рзкимъ приговоромъ. Такая разговорная гимнастика, какъ она ни пуста, важна для нашихъ изнывающихъ отъ скуки гостиныхъ; хозяевъ она спасаетъ отъ головоломной работы занимать гостей, гостей — отъ неприличной судорожной звоты. Хозяева и гости дорожать плясунами на фразахъ. Они дорожили и дядею. Онъ здилъ по баламъ, по театрамъ, и для полнаго его счастья недоставало только гвардейскаго мундира. У насъ юноши весьма часто попадаютъ въ кружки боле значительные, чмъ тотъ кругъ, къ которому они принадлежатъ. Когда одинъ изъ нихъ первый разъ появляется на пирушк людей высшаго полета, то друзья хозяина обыкновенно спрашиваютъ у него вполголоса: «кто сей юный?» — «А чортъ его знаетъ, —

въ театр познакомились; кажется, не тупица, а, впрочемъ, можетъ-быть, и пустой малый!» Разговоръ тмъ и кончается, и юноша до-поры-до-времени считаетъ себя пріятелемъ важныхъ по рожденію господъ и, поступивъ на службу, иметъ удовольствіе видть, какъ эти господа начинаютъ не узнавать его, одтаго въ печальный костюмъ рыцаря чернильницы. Этихъ юношей можно раздлить на два разряда: къ первому принадлежать юноши-пролазы, обращающіеся изъ пріятелей важныхъ господъ въ ихъ агентовъ, разсыльныхъ и пажей; ко второму разряду относятся юноши; обманывающіеся насчетъ своего настоящаго положенія въ свт; они или длаются врагами прежнихъ пріятелей, или, разлученные съ ними во-время перемною мстопребыванія, считаютъ ихъ до гроба не только пріятелями, но и друзьями. Первые гадки, вторые жалки. Дядя принадлежалъ ко вторымъ; онъ познакомился съ молодежью, составлявшею цвтъ тогдашняго петербургскаго общества. Умная молодежь видла въ немъ только заносчивую рзкость и не спшила сойтись съ нимъ, отвчая на его поклоны поклонами и перебрасываясь съ нимъ нсколькими незначительными фразами; она оставляла его, вмст съ толпою ему подобныхъ людей, въ хвост своего кружка. Дядя зналъ, что длалось на пирушкахъ молодежи, но не зналъ, что говорилось въ ея кабинетахъ. Имена этихъ людей были громки, и дядя сталъ уврять себя, что онъ ихъ другъ. Глупо-гордые люди имютъ несчастную способность обманывать самихъ себя, приписывая себ небывалое значеніе, и начинаютъ зазнаваться, поднимать носъ, а это подниманье носа составляетъ истинное несчастіе ихъ жизни въ минуту паденія.

Въ 1824 году пріхалъ въ Петербургъ князь Василій и первымъ долгомъ счелъ поговорить съ бабушкой объ опредленіи ея сына. Князь предлагалъ мсто по статской, дядя бредилъ военной службой. Переговоры и споры длились долго и окончились ничмъ. Планы дяди улыбались бабушк. Она уже давно скучала объ аристократическомъ обществ; теперь передъ нею мелькнула надежда, хотя со временемъ, войти черезъ сына въ родной кругъ, и радовала ее дядина псня; «мои друзья похлопочутъ обо мн, послужу нсколько мсяцевъ юнкеромъ въ гвардіи, а потомъ надну эполеты и, наконецъ-то, сброшу съ себя это проклятое мщанское званіе…» Катастрофа 14-го декабря разрушила безумные планы; въ слдующемъ году дядя уже не могъ найти ни одного изъ своихъ друзей: большинство изъ нихъ погибло въ арестантскихъ ротахъ и ссылк. Пришлось опять обратиться къ князю съ просьбою о мст.

— Высчь бы нужно прежде твоего сына, — сказалъ князь:- а потомъ дать ему мсто.

— Ну, счь-то его мое дло, а вы, князь, похлопочите о мст! — отвчала бабушка.

Князь и не думалъ совсмъ о томъ, что говорилъ, но, видя противорчіе, уперся.

— Нтъ, ma soeur, прежде выску, а потомъ опредлю.

— Что съ вами, князы Пьеръ не дитя, и кто же позволитъ вамъ его счь? — испуганнымъ голосомъ проговорила бабушка.

— Не дадутъ высчь — мста не дамъ!

— Богъ съ вами и съ вашимъ мстомъ, если такъ! — почти плача, говорила бабушка.

— Мало того, что мста не дамъ, но и пенсію прекращу, и братьямъ закажу, чтобы не давали. И умирай тогда со своимъ тунеядцемъ голодной смертью. По міру пойдете, гроша не брошу! — уже не говорилъ, но гремлъ князь.

Вспомнила бабушка разобранный по кирпичу наслдственный домъ и струсила. Она плакала, руки цловала у брата, ничего не помогло.

Ну, и позволила она высчь дядю. Дался ли онъ? Дался! И больно, очень больно его выскли; но все же черезъ полгода онъ вышелъ въ отставку и боле не вступалъ въ службу. Напрасно только потшилъ князь свою душеньку.

Катастрофа, сченье и шесть мсяцевъ службы измнили многое въ характер дяди. Прежде онъ либеральничалъ, поддлываясь подъ чужіе голоса, вычитывая изъ книжечекъ новыя идейки, любилъ положить на видное мсто въ своей комнат запрещенную книжку и прочитать изъ нея своему пріятелю нсколько самыхъ рзкихъ страницъ; все это было незлобиво, зелено и наивно. Теперь онъ сталъ дйствительно жолченъ, хворалъ отъ прилива жолчи. Его, какъ человка, вышедшаго изъ юношескаго возраста, перестали принимать въ свой кругъ молодые князьки и офицерики; ихъ слугой и разсыльнымъ онъ не могъ сдлаться, онъ сдлался ихъ врагомъ и превозносилъ своихъ шапочныхъ знакомыхъ, пропавшихъ со свта, называя ихъ своими друзьями. Князьки и офицерики были, въ самомъ дл, пусты, но не ихъ пустота вызывала брань дяди; онъ охотно покутилъ бы съ ними и выкинулъ бы какую-нибудь ухарскую штуку въ обществ Алисъ и Матильдъ. У него не было рысаковъ, — онъ ругалъ тхъ, которые катаются на рысакахъ, хотя самъ съ удовольствіемъ соглашался промчаться по Невскому проспекту. Онъ не умлъ служить, — причина ругать крапивное смя чиновниковъ; Богъ не сыпалъ ему съ неба денегъ и чиновъ, — онъ сдлался атеистомъ; его выскъ князь — онъ сталъ толковать о гнет семьи и еще о другомъ гнет… Вотъ источники его взглядовъ. Въ этихъ взглядахъ многое походило на убжденія мыслящихъ и честныхъ людей, но походило только по наружности; при нкоторой способности фразировать, дядя усплъ-таки привлечь къ себ многихъ юныхъ поклонниковъ.

— Вотъ детъ мой возлюбленный cousin, князь Григорій NN, — говаривалъ дядя своимъ поклонникамъ, гуляя съ ними по Невскому проспекту.

— Ты бываешь у него? — спрашивали поклонники.

— Нсъ-съ, я съ этими жалкими людьми незнакомъ; они прогнили насквозь въ своихъ отсталыхъ понятіяхъ.

И дядя разоблачалъ всю грязь князя Григорія NN.

— Лучше гибнуть безъ помощи, чмъ принимать ее изъ такихъ рукъ, — заключалъ ораторъ.

Поклонники удивлялись ему и его честности. Князь же Григорій даже не зналъ о его существованіи и приходился ему не двоюроднымъ, а какимъ-то другимъ братомъ, былъ, что называется, десятая вода на кисел; по-французски это выходило cousin. Сначала дядя и на гоненія напрашивался, посл же совершенно успокоился, купивъ по сходной цн что-то въ род внца… Какого? Не знаю.

Странное было то время! Посреди дйствительно честныхъ, жертвовавшихъ собою людей съ глубокими убжденіями, толкалось множество господъ, озлобленныхъ своею незначительностію, сердитыхъ на дождь, лившій сквозь щели ихъ собственнаго потолка. Они ругали дождь и не думали чинить щелей. Неопытная молодежь, не умя отличить

фразъ отъ дла, слушала ихъ, восторгалась ими, и часто, еще не зная жизни, озлоблялась, т. е., теряла необходимыя въ дл жизни хладнокровіе и твердость. Врагамъ-староврамъ эти болтуны давали орудіе противъ тхъ началъ, которымъ они будто бы служили сами; враги видли ихъ внутреннюю пошлость, наводили ихъ на какое-нибудь грязненькое дльце, ловили, какъ рыбу, на золотой крючокъ и потомъ указывали встрчному и поперечному: «Вотъ каковы наши передовые! Вотъ они, щелкоперы!» — хотя сами очень хорошо, лучше всхъ, знали, что не эти щелкоперы были передовыми. Они были тормозами нашего прогресса, марали честное дло своею грязью. У нихъ были и достойные наслдники-ученики: это были поддльные Чацкіе, поддльные Печорины, поддльныя заденныя средою личности, и только одинъ безсмертный Александръ Ивановичъ Хлестаковъ былъ чистйшею, неподдльною натурою, хотя и воспитывался въ той же школ. У наслдниковъ-учениковъ не было даже и жёлчности ихъ учителей: она иногда появлялась на кончик ихъ языка, но до бды не доводила, здоровья не разстраивала.

Но что же длала въ это время моя мать?

Работала.

V

Жизнь моей матери

Мн приходится теперь рисовать личность, передъ которою я всегда благоговлъ, личность хорошей русской женщины. Мн до сихъ поръ не случалось встртить вполн хорошаго описанія хорошей русской женщины; одно страдало ходульностью, въ другомъ краски были слишкомъ густы и ярки, третье вмсто хорошей руской женщины описывало дву идеальную, существующую на Руси только въ пылкомъ воображеніи русскихъ писакъ. Я тоже не слишкомъ хорошо исполню свою задачу (о чемъ и заявляю впередъ), потому что задача мн не подъ силу: сила-то у меня крохотная. Если бы меня спросили: какая отличительная черта хорошей русской женщины? я отвтилъ бы: простота, и попросилъ бы читать это слово такъ, какъ оно написано, и не смшивать его съ простоватостью, или простосердечіемъ. На вопросъ: что длала хорошая русская женщина въ то время, когда мужчина проповдывалъ, служилъ, билъ баклуши, создавалъ воздушные замки преобразованія людей и ругалъ настоящее положеніе длъ? я отвтилъ бы: работала. Мыслящіе люди поняли бы меня и пришли бы къ тмъ соображеніямъ и выводамъ, которые бгло выскажу я теперь людямъ немыслящимъ.

Хорошая русская женщина стоитъ неизмримо выше хорошаго мужчины. Переживъ сотую долю тхъ страданій, которыя выпали на долю ей, мужчина озлобляется; съ ней этого никогда не бываетъ. Принося самую малую долю пользы своею проповдью или службой, мужчина, какъ бы онъ ни былъ развитъ, начинаетъ гордиться въ душ своими заслугами, и только умъ спасаетъ его отъ самовосхваленія; о своей честности онъ говоритъ съ гордостью, какъ будто честность есть заслуга, а не обязанность, — и этой черты нтъ въ хорошей женщин. Она лишаетъ себя всхъ удовольствій, которыхъ никогда не лишитъ себя мужчина, и отдается всецло, какъ мать, жена или дочь, своимъ-обязанностямъ. Она, и только она, воспитала цлыя поколнія честныхъ и твердыхъ людей и никогда, даже передъ самою собою, не сводила итоговъ своихъ заслугъ; она даже скорбитъ о своей неспособности приносить пользу. Спросите всхъ вполн честныхъ людей, кому они обязаны всмъ тмъ, что въ нихъ есть хорошаго? Изъ ста девяносто девять отвтятъ: «женщин». Она работаетъ за мужа въ деревн, она грудью отстаиваетъ въ среднемъ класс своихъ дтей отъ пьянаго или озобленнаго неудачами мужа, она спасаетъ отъ крайней пустоты и разврата людей высшаго круга, и за все это ее держатъ въ невол, въ невжеств, въ безправіи, оскорбляютъ, позорятъ и потомъ удивляются, если встртятъ падшую женщину! Но спросите ихъ: «кто виновникъ вашего паденія?» Он отвтятъ: «мужчины», — и будутъ правы. Ихъ воспитывали въ школ, которую создалъ мужчина, стараясь вырастить для себя хорошенькихъ и ловкихъ, но немыслящихъ самокъ; первая сухая учебная книга и первый растлвающій романъ, попавшіе въ ихъ руки, были подсунуты имъ и написаны мужчиною; первая сть, сплетенная отъ бездлья, для развлеченія отъ праздной скуки, была разставлена имъ опять тмъ же мужчиною; бросилъ ихъ онъ, а не он его; первый комъ грязи пущенъ въ нихъ его же рукою. Онъ хвастнулъ въ минуту пріятельскаго кутежа своею удачною интригой, и пошла женщина мыкаться по свту съ печатью развратницы, забросанная грязью такими же неразвитыми и падшими женщинами, какъ она, которыхъ также воспиталъ, также погубилъ мужчина. А виновникъ ея паденія клеймитъ ее страшнымъ русскимъ названіемъ, тмъ названіемъ, которое заставляетъ прохожаго отвернуться съ отвращеніемъ даже отъ покойницы, носившей его и утопившейся въ минуту безвыходной нищеты… И между тмъ, какъ любила мужчину хорошая русская женщина! Пошелъ ли хоть одинъ мужчина въ ссылку за падшей женщиной? Вы не найдете, вроятно, ни одного. А женщина шла, полная святой любви, считавшая свои ласки, свои заботы необходимыми для муха, и таилась жъ ней тайная надежда, быть-можетъ, смутная для нея самой, спасти всеспасающею любовью отъ отчаянія, или отъ новыхъ преступленій однажды падшаго человка. Не удерживали ее никакія страданія, никакія препятствія: переносила она бдность, холодъ и голодъ, брань и оскорбленія этапныхъ зврей и долгіе годы тяжелой жизни гд-нибудь въ глубин Сибири. Въ этой ршимости была ея высочайшая нравственность, и блднютъ предъ нею вс прославленныя дянія героевъ съ ихъ мишурнымъ блескомъ, барабанною славою и иміамными куреніями…

Моя мать не вынесла всхъ страданій, выпадающихъ на долю многихъ хорошихъ русскихъ женщинъ; она не имла нужды идти за преступникомъ-мужемъ въ Сибирь, но она носила вс признаки хорошей русской женщины, и потому я ршился подробно поговорить объ этомъ существ.

Матушка вынесла изъ уроковъ бабушки еще мене познаній, чмъ дядя. Почти постоянно одинокая, не слишкомъ любимая бабушкою, безъ причины оскорбляемая братомъ, она возилась съ куклами, шила имъ платья и вчно рылась въ лоскутьяхъ шелковыхъ матерій, полотна и коленкора, за что и получила отъ бабушки названіе лоскутницы. Маленькая лоскутница-мщаночка походила, какъ дв капли воды, на своего отца. Блдная, худенькая, съ голубыми жилками на вискахъ, она была миленькимъ и нжнымъ ребенкомъ. Находясь всегда дома, она сильно чувствовала недостатки въ дни безденежья и часто голодала въ то время, когда дядя рыскалъ по театрамъ и баламъ. Любя въ душ свою несчастную мать, она не любила ея расточительности. У нея родилась какая-то болзненная антипатія ко всякому вншнему блеску. Въ ея незрломъ еще дтскомъ ум со словомъ аристократы соединялось странное представленіе мотовства, бросанья денегъ на втеръ и голодныхъ дней. Голодные дни и аристократизмъ! Какія несовмстимыя понятія! Впрочемъ, чего не придумаетъ и не соединитъ дтскій умъ. Она часто помогала своей нян въ ея комнатныхъ работахъ, и бабушка сердилась.