Гнилые болота
Шрифт:
Отъ увщанія сдлалось немного тише, ученики, повидимому, не боялись этого господина. Я сталъ его разсматривать.
Представьте себ безконечно-длинную, невообразимо-худую фигуру съ лицомъ, изрытымъ морщинами, съ какимъ-то бловатымъ шрамомъ на лбу, съ двумя клочками бловато-желтыхъ волосъ на ввалившихся щекахъ (нкоторые говорили, что эти клочки представляютъ бакенбарды) и точно такого же цвта хохломъ надъ лбомъ; прибавьте къ этому изображенію длинный тонкій носъ и ротъ, почти лишенный зубовъ, — и вы будете имть почти полный портретъ господина Мейера, преподававшаго въ младшихъ классахъ математику, исправлявшаго должность библіотекаря и замнявшаго, безъ всякаго за то вознагражденія, отсутствующихъ гувернеровъ. Еще сидя на скамь, я усплъ разсмотрть это лицо, и оно поразило меня своею некрасивостью: оно было не страшно, но до крайности
Мейеръ позвалъ меня къ себ.
— Кафаришь ты по-нмецки, mein Junge? — спросилъ онъ меня.
— Я по-нмецки не знаю, — отвчалъ я, стараясь не смотрть на его лицо.
— Ну, Богъ дастъ, выучишься. Ариметикъ ты изучалъ?
— Четыре правила простыхъ чиселъ знаю.
— Умешь считать безъ доскъ въ голова?
— Нтъ-съ, не умю.
— И это выучишьея; всэ, мой дружокъ, выучишься, даже и то, чего я не знайтъ.
Нмецъ гладилъ меня во голов и ласково разсматривалъ черты моего лица. Я ршился взглянуть на него и, Боже мой, какіе чудесные глаза увидалъ! Голубые, ясные, какою глубокою любовью свтились они изъ-подъ нависшихъ желтоватыхъ бровей! Ихъ грющій взглядъ ласкалъ меня такъ же, какъ его рука ласкала мои волосы. И мн кажется, я не отошелъ бы во-вкъ отъ этого некрасиваго, смшного человка, чтобы только чувствовать на себ его взглядъ, быть подъ его защитой.
Вскор я узналъ исторію жизни господина Мейера и постараюсь теперь же разсказать ее читателю: отдохвуть мн захотлось.
Мейеръ родился бднякомъ, воспитывался въ Германіи и кончилъ курсъ наукъ въ одномъ изъ тамошнихъ университетовъ. Первымъ ученикомъ онъ нигд не былъ, неспособнымъ его считали везд, товарищи подшучивали надъ нимъ, и между тмъ что-то непреодолимо тянуло къ нему всхъ людей. Это что-то притягивающее проявлялось во всемъ его существ; но что это было — объяснить не было возможности. Къ нему приходили за совтами, просили его быть посредникомъ между повздорившими друзьями, желали слышать его мнніе о дятельности разныхъ людей, хотя знали, что онъ былъ однимъ изъ непрактичнйшихъ существъ въ мір. Двадцати лтъ онъ сдлался учителемъ математики и женился по любви. Черезъ годъ посл свадьбы у него родился сынъ, но его рожденіе стоило жен Мейера жизни. Мейеръ, почти юноша, остался съ груднымъ младенцемъ на рукахъ, но не тяготился ничмъ. Сынъ росъ и учился отлично, во всхъ классахъ онъ былъ первымъ; настало время послднихъ экзаменовъ, мальчикъ сдать ихъ блистательно, и вдругъ занемогъ горячкою: черезъ недлю его не стало. Мейеръ чуть не сошелъ съ ума. Мало-помалу, онъ успокоился и, въ качеств домашняго учителя, ухалъ съ семействомъ одного барина въ Россію, черезъ три года онъ поступилъ учителемъ въ N-скую школу. Онъ любилъ всхъ и все, ему рдко платили благодарностью за любовь и смялись надъ нимъ вс: «смшонъ, какъ Мейеръ», было школьною поговоркой; но стоило Мейеру сказать, что онъ хочетъ оставить школу, и вс вдругъ начинали его упрашивать остаться: безъ Мейера школа была бы не полна. Онъ вчно рылся нь библіотек, читалъ вс педагогическія книги и писалъ проекты воспитанія дтей; проекты выходили крайне гуманны и честны, но совершенно непрактичны: въ людяхъ Мейеръ видлъ какихъ-то свтлыхъ духовъ. Посл паденія каждаго проекта онъ приходилъ въ классъ необычайно грустнымъ.
— Что вы скучны, г. Мейеръ? — спрашивали его ученики.
— Мой проектъ о вашемъ счастіи не удался, я его писать съ такая любовь, такъ хотлъ вамъ изученія наукъ облегчать, и онъ палъ! — отвчалъ Мейеръ и вечеромъ душилъ пансіонеровъ чтеніемъ извлеченій изъ проектовъ.
Ученики такъ привыкли къ этому, что, наконецъ, прямо спрашивали Мейера, если онъ былъ грустенъ:
— Что, г. Мейеръ, врно вашъ проектъ палъ:
— Палъ! — качая въ раздумь головою, отвчалъ старикъ; виноватъ! я хотлъ сказать: старое дитя.
Только однажды ученики ошиблись; на ихъ обычный вопросъ учитель отвчалъ:
— Нтъ, я еще не имлъ шесть представлять высокой конференціи свой проектъ, но моя канарейка улетлъ!..
И у Мейера навернулись на глаза слезы. Онъ страстно любилъ птицъ. Въ этотъ разъ впервые высказалась вполн любовь учениковъ къ учителю. Они, какъ одинъ человкъ, ршили единогласно, что надо купить Мейеру новую канарейку, и
— Сегодня мой самый сшасливый день. Сегодня я херой!
Это слово вызвало всеобщій смхъ, и Мейеръ навсегда получилъ названіе героя. Но съ этого дня онъ совсмъ пересталъ оскорбляться насмшками и еще боле полюбилъ дтей-учениковъ. Часто отстаивалъ онъ насъ своею грудью… Даже паденіе его проектовъ дйствовало на него мене грустно, чмъ прежде.
— Когда-нибудь мои проекты примутъ, — говорилъ онъ:- и я буду сшасливъ.
— Героемъ будете? — зубоскалили ученики.
— Да, хероемъ, — отвчалъ Мейеръ…
Возвращаюсь къ занятіямъ третьяго часа.
Мейеръ задавалъ задачи, и ученики должны были ршать ихъ въ ум, безъ помощи досокъ, тетрадей, грифелей и карандашей. Задачи Мейеръ выдумывалъ очень интересныя, часто это были цлые анекдоты, и вообще онъ приспособлялъ ихъ къ нашимъ дтскимъ понятіямъ. Ученики смялись, каждый спшилъ поскоре ршить задачу, вс были оживлены и веселы. Это былъ не урокъ, но игра, боле полезная, чмъ вс уроки съ громкою бранью, оплеухами и выговорами. Я усплъ въ этотъ урокъ ршить скоре другихъ одну задачу, замаскированную Мейеромъ въ большой анекдотъ, и онъ назвалъ меня молодцомъ, утшивъ снова тмъ, что я буду знать даже то, чего онъ не знаетъ.
Посл звонка большая часть учениковъ разошлась по домамъ, пансіонеры пошли обдать и посл обда побжали на дворъ играть. Я сълъ свой скромный завтракъ, состоявшій изъ булки съ масломъ и сыромъ, и тоже пошелъ гулять на школьный дворъ, гд шумли и кричали ученики всхъ классовъ, летали мячи, взмахивались палки и иногда жалобно взвизгивали собаки, случайно попавшія въ страшную кутерьму разыгравшихся дтей.
X
Продолженіе
На двор я слъ на ступеньку школьнаго надзорнаго крыльца и задумчиво смотрлъ на играющихъ дтей. Мн было скучно и грустно, но я не желалъ вмшиваться въ ихъ пеструю толпу — она была слишкомъ шумна, я не привыкъ ни къ какому шуму, ни къ веселому, въ род игры, ни къ печальному, въ род драки. Въ моей голов носились какія-то смутныя мысли: «что было бы со мною, — думалось мн,- если бы изъ меня выжали масло? Я вдругъ сдлался бы тоненькимъ-претоненькимъ. И неужели изъ каждаго-то человка здсь выжимаютъ масло? Изъ Рейтмана, я думаю, не выжимали, оттого онъ и толстый такой. Однако, какой же онъ злой! всхъ онъ колотитъ. Если онъ меня поколотитъ, то я Мейеру пожалуюсь; славный этотъ Мейеръ, только какой онъ смшной и худенькій; ему не справиться съ Рейтманомъ, вотъ мой папа такъ справится: лучше я ему на Рейтмана пожалуюсь. А что-то длаетъ теперь папа? Строгаетъ, я думаю, что-нибудь или обо мн съ мамашей разговариваетъ, можетъ-быть, и бабушка у насъ… Сбгать бы домой». Мои мысли, мало-по-малу, унеслись домой, и мн стало еще скучне: три часа, которые я долженъ былъ просидть въ училищ, представлялись мн въ вид трехъ дней, даже боле. Наконецъ, меня вывелъ изъ задумчивости разговоръ двухъ мальчиковъ, проходившихъ по двору.
— Новичокъ? — спрашивалъ одинъ изъ нихъ у другого. — Какъ его фамилія?
— Рудый, — отвчалъ другой: это былъ Розенкампфъ.
— Русскій, значитъ, къ батьк полку прибыло.
— Да только, врно, не въ нашъ классъ, а въ младшій.
— Вотъ мы его сейчасъ проэкзаменуемъ, такъ и увидимъ, въ который классъ онъ пойдетъ.
— Рудый, ты знаешь что-нибудь изъ Закона Божьяго? — спросилъ ученикъ, говорившій съ Розенкампфомъ.
Это былъ довольно большой мальчикъ изъ старшаго класса, съ темнорусыми волосами, съ открытымъ лицомъ и не по лтамъ мужественный; верхняя губа у него покрывалась легкимъ пушкомъ.
— Знаю краткій катехизисъ и Ветхій Завтъ по пространной исторіи, больше ничего но знаю, — отвчалъ я и почему-то разсердился.
— А молитвъ не знаешь? — спросилъ, смясь, большой ученикъ, показавъ мн два ряда блыхъ и ровныхъ зубовъ.
— Молитвы и пятилтпія дти знаютъ, а мн десять лтъ.
— Ого! какой старикъ, да еще и сердитый.
— Лучше быть сердитымъ, чмъ смяться надъ новичками.
— Такъ ты пожаловался бы на тхъ, кто надъ новичками смется, — сказалъ большой ученикъ и пристально посмотрлъ на меня.