Годы гроз
Шрифт:
— Про живот, Йоэн. Конечно, про живот.
Когда хранитель вышел, король вздохнул и медленно сжал ноющую от артрита руку в кулак. Он понимал, почему страдает. В этих рыцарях, которые презрели приказ ради чести, он видел продолжение себя. Если бы он был молод и не был королем, то стал бы одним из них и сейчас, по насмешке судьбы, сидел бы в темнице. Эсмунд покачал головой.
— Аллерсом я горжусь до сих пор. Я горжусь ими всеми. Ты прав, Небытие побери! Я их предал.
Он сильнее сжал кулак, чтобы боль в воспаленных суставах прогнала боль из его
Скрипучая дверь распахнулась только на следующий день. А может, и через день — в темнице трудно было понять, сколько времени прошло.
Коррин заморгал, защурился от света факела. Тюремщик вошел в камеру. В животе заурчало — за прошедшее время голод проснулся и теперь терзал желудок, будто волк.
— Ромашка?
— Говняшка, — ответил ему грубый голос. — На, жри.
В грудь ударился камень, который оказался затвердевшей краюхой черного хлеба. Глаза привыкли к свету, и Коррин увидел, что факел держит одноглазый горбун с заячьей губой. Да уж, это не Ромашка.
— Можно воды?
— Можно пасть закрыть, пока зубы не выбил, — горбун прочистил горло и харкнул на стену. Зеленый плевок медленно потек вниз. — В ведро срал?
— Нет.
Тюремщик, подволакивая ногу, подошел к ведру и заглянул в него. Хмыкнув, отправился к выходу. Коррин увидел, что в руке он держит окованную дубинку.
— А воды?
— Какой тебе воды, мышь вонючая? Вон что нассал в ведро, то и пей.
Дверь захлопнулась, и Коррин снова остался один в темноте.
Двенадцать дней после Битвы подонков
Горбун и Ромашка приходили посменно. От толстяка Корр узнал, что на Кольце Вальдара началось настоящее восстание. Люди перекрыли Солнечный мост, поубивали нескольких стражей, устроили в городе пожары. Ромашка знал немного, но и этого хватало.
Трудно было не понять, почему это случилось. Коррин слышал о проповедниках, о том, что люди требуют свободы для Наместника и мира для Америи. Похоже, узнав о нападении на башню, они окончательно распалились.
«Дурак! — ругал себя Корр. — Вот про какую катастрофу говорил король. Что же теперь будет?»
Будь Коррин на месте короля, он бы взял заговорщиков и прилюдно казнил одного за другим, чтобы люди насытились кровью, и добавил немного хлеба, чтобы уж точно утолить народный голод. Бунты прекратились бы, хоть на время. Пока не начнется настоящая война на западе.
Интересно, кстати, что сделает Кальдириум, когда услышит обо всем.
Четырнадцать дней после Битвы подонков
Коррину снился кошмар. Он сражался один с семью паладинами, и те постоянно ранили его, но никак не могли убить. Мечи кальдийцев мелькали с невероятной скоростью, и каждый замах оставлял на его теле новую отметину. Кровь хлестала по телу, хлюпала в сапогах. Коррин упал на колени и к нему подошел Витторио эль
— Проси прощенья, — потребовал он.
— Простите меня!
Паладин рассмеялся, и смех его больше походил на оглушающий скрежет.
Коррин подскочил с соломенной подстилки. Дверь распахнулась, и в темницу вплыл пухлый силуэт Ромашки.
— Это ты, — Корр чувствовал, как сердце колотится у самого горла. Вытер со лба пот.
— Ну да. Кушать хочешь?
— Да. Спасибо.
Добрый тюремщик протянул ему миску. Коррин уселся обратно на подстилку и стал хлебать сурговую кашу прямо так, без ложки.
— Народ вашей смерти требует, — сказал Ромашка.
Корр пожал плечами.
— Неудивительно.
Он доел кашу и протянул тюремщику миску.
— Когда нас казнят?
— Не знаю. Может, король вас еще помилует.
Корр невесело усмехнулся.
— Будь ты королем, ты бы помиловал?
— Не знаю, — смущенно ответил Ромашка. — Я же не король.
«Да уж. Будь ты королем, я бы уже кувыркался в постели леди Дульф».
Сердце вдруг сжалось. За время заключения Коррин впервые вспомнил о Ритте, и ему почему-то стало стыдно от этого.
— Можно попросить тебя кое о чем?
— Наверное.
— Во дворце живет леди Ритта Дульф. Передай ей послание от меня, сможешь?
— А что передать?
— Скажи… скажи, что я скучаю. И прошу прощения.
— За что? — открывая скрипучую дверь, спросил Ромашка.
— Просто передай.
— Ладно. Доброй ночи.
«У меня тут вечная ночь, — подумал Коррин, оставаясь один в темноте. — И она далеко не добрая».
VII
Где-то в южной Лотарии
Эльтон никому не рассказал, как ему было страшно. Не во время боя. После.
Он бывал на похоронах в столице — там человека обертывали в саван и предавали огню. Здесь, в Лотарии, четыреста трупов свалили в одну кучу. Мертвецы покрывали друг друга, будто отбросы.
Глядя на это, неистово хотелось верить, что их души уже у трона Божьего.
Прошло дней десять с тех пор, как они покинули Баргезар. И людей, и лошадей с каждым днем становилось все меньше. В первый день они остановились трижды, чтобы сжечь умерших. Павших лошадей оставляли на обочине — конины хватало с избытком. Другой еды не было, и даже Алине пришлось есть мясо. Ягод и трав, что находили крестьянки вдоль дороги, ей не хватало.
Принцесса осунулась, кожа ее потемнела, грязные волосы растрепались. Эльтон выглядел не лучше, но при взгляде на Алину сердце терзала бессильная жалость. В пути он впервые подумал, что они зря отправились в Дримгард. Все оказалось гораздо опасней — пройдя лишь половину пути, они едва не погибли. Армия инквизитора разбита, и сам он едва держится за жизнь.
Но если Алина достаточно смела для того, что они задумали, Эльтон должен быть еще смелее.
— Кто-то едет! — раздался голос Брона сквозь дождь.