Годзилла
Шрифт:
Меня с Гурским нарядили в костюмы бобров и указали развлекать публику. Швоке весьма понравились мои танцы и кривляния, и он настоял на том, чтобы ротный добавить мне к отпуску.
В первый свой день свободы я сразу же отправился пьянствовать. Дома не засиживался. Мама наготовила еды на целую неделю, но ел я уже без особого маниакального желания, набить желудок до отказа, чтобы потом становилось тяжело дышать. В армии всё давно было положено и родители заметили, что моё лицо значительно округлилось.
Друзья-однокурсники практически не расспрашивали меня об армии, за что я им был особенно благодарен. Это были
Укрылись в леске на Степянке и попивали своё пиво. Я выдул два литра и моментально осоловел. Напиваться в доску не хотелось и к полуночи мы разошлись по домам.
Выспался я вдоволь, проснулся около двенадцати часов и ещё с час провалялся в кровати. На кухне уже ожидал приготовленный обед.
Оставалось ровно девять суток. Нужно было потратить это время с пользой для себя и я стал строить планы.
Второй день провел в квартире, погрузившись в метафизику своей комнаты, ложился на пол и по долгу слушал музыку, пялясь в потолок, так, как мечтал, мёрзнув ночью в карауле и от этих воспоминаний меня даже передёргивало.
"Хопіць, толькі не трэба думаць пра войска".
Вечером посмотрел парочку фильмов и сходил в магазин за пивом.
Следующий день отвёл для Даши. Мы сидели на лесенках уже недееспособного завода, который разобрали по офисам, много курили, общались и целовались. Она намекнула, чтобы я особо ни на что не надеялся, это у нас так, не серьёзно. Я был не против и меня это устраивало. Затянувшаяся неразбериха в моей личной жизни стала мне надоедать и я с нетерпением ждал дембеля, чтобы удариться во всё тяжкие, пройдясь по слабому полу татаро-монгольским игом.
Сходил с Игорьком в душный “Рокер-бар” на какую-то панк-рок солянку, заметив, как значительно поубавилась численность народу в сравнении с прошлыми летами.
Навестил друзей-товарищей на съёмной квартире, где мы выдули по добротной шишке и долго спорили о “Pussy Riot”.
Странно, но общение практически со всеми моими гражданскими сверстниками, наложило на меня печать непонимания. Я слушал их рассказы и чувствовал в них наивность и несерьёзность, даже какую-то детскость. Мне казалось, что я повзрослел и немного изменился, хотя за мной этого никто не заметил. В разных компаниях я ощущал себя неуютно и мне это отнюдь не нравилось. Хотелось стряхнуть весь этот армейский груз и пыль, осевшую в моей голове.
В последний вечер, пьянствуя со знакомыми на излюбленном нами стадионе, недалеко от дома, где стояли мини-трибуны, которые все дворы давно использовали под распитие алкоголя, я даже поспорил с ними по поводу дедовщины, немного выгораживая и защищая её. Меня не понимали и доказывать им что-либо было бесполезно.
Отправляясь обратно в часть, я всё же радовался, что возвращаюсь туда в последний раз.
***
После непродолжительной отлучки, попав сразу в строй на развод, я почувствовал, как будто оказался в армии впервые, всё для меня было
В роте все порядки и ужимки казались дикими и мне пришлось поднапрячься, чтобы скорее вернуться в прежнее состояние, очухаться и прийти в себя. На следующий день я заступал дежурным.
А в части за время моей отлучки произошло ЧП. Отбывший в своевременный отпуск, получивший в “автобате” сержанта одноухий Леонов, с которым мы месяц пробыли в карантине, убил обухом топора свою пожилую соседку.
Выпивал в компании, деньги закончились, захотелось добавки. Пошёл просить в долг, а соседка заартачилась.
Забрали его на следующий день. Дали строгача и отправился Леонов на зону на долгих двадцать пять лет.
Перед отбоем мы с частью своего периода засели в каптёрку к Индюку. Наш период окончательно раздробился на кланы и мы практически перестали общаться с некоторыми из своих. Чучвага с Индюковым недолюбливали караульных, но я всё же уговорил их пригласить остальных за общий стол. Мать собрала мне большую сумку харчей и мы устроили себе небольшой праздник.
Бедняги “слоны” просились войти в каптерку, чтобы подготовить парадную форму к караулу, которая висела на сохранении в длинных красных шкафах. Индюк лишь бросал в них куриными костями.
– Сдриснули в ужасе, мы хаваем!
– с набитым ртом ревел щекастый ефрейтор.
Потом меня долго расспрашивали про гражданку, завидовали и вздыхали, что мне скоро домой, а им ещё топтать до весны.
***
До дембеля оставалось чуть меньше двух месяцев, а батальон охраны собирался на двухнедельные учения в лес. Через Индюка, которому в свою очередь рассказал прапор Станок, мы узнали, что Студнев собирается оставить в роте двух дежурных: меня с Мукой и двух дневальных нашего периода, мол на учениях люди нужнее, а мы и вчетвером справимся. Чуть позже стали известны фамилии Раткевича и Напалюка. Казалось, нам не повезло. Дневальным придётся весь день торчать на тумбе, а в то время, когда они будут ходить в столовую, на тумбу будет вставать дежурный. Однако, плюсов всё же было больше. В своё дежурство мы практически всегда должны будем находиться в роте, спать, жрать и поддерживать её в порядке. В роте к тому же не будет никакого начальства. За старшего в батальоне останется лишь один капитан Головач. Хотелось, конечно, съездить и в лес, посмотреть, что это такое, жить в палатке и патрулировать ночью участок, да и, говаривали, там кухня добротная.
За две недели до учений роты стали готовиться к высадке в лесах. Для этого следовало показательно собрать для командира части ряд палаток, предназначенных для солдат и офицеров, чтобы полкан оценил готовность и одобрив, приказал всё заново разбирать и грузить по машинам.
Задача была не сложной, но за неделю мы раза три разбирали и собирали палатки по новой, командиру, видите-ли, не нравился то натяг, то плохой крепёж каркаса, то ещё чёрт возьми что.
Палаточный городок строили возле “холодных”. Когда я был не в наряде, в основном старался филонить. Ставил “на фишку” кого-нибудь из “слонов” возле окна “холодной” и рубился прямо на столе, пока они выгружали все эти мат сети, колы для крепежа и прочий сподручный инвентарь.