Голоса возрожденных
Шрифт:
– Хорошо! Хорошо, – пробухтел старый рихт. – Я слушаю.
– Ты слушаешь, но не слышишь, – продолжила мэйса. – А между тем беспардонный Вильвин ищет ответы на свои вопросы. Он не верит в то, что мог навредить мне. И как только память к нему вернется, над моей головой вознесут меч. Ты не раз становился свидетелем публичных казней, сможешь снести казнь собственной дочери?
Дряхлый Гарбус помотал головой, затем обнял ее за плечи, задрожав как мокрый, продрогший пес.
– Нет, нет, – выдохнул опасения. – Такому не бывать. Я и так лишился всего.
– Память к Вильвину рано или поздно
Старик минуту молчал, пытаясь припомнить своих должников.
– Мой друг Нэфис, пастух с Бульто, – вдруг сказал он. – Как-то обещал мне заплатить жизнью, когда я спас его детей от бурой лихорадки. Помню, как по моему слову ведунья Сэйланжа сняла с пташек всю хворь. Я заплатил ей сто тридцать пет, и не петой больше.
– Бульто помойка, – брезгливо выдавила мэйса. – Я не проведу там остаток своих дней.
– На Мэмисе обитает мамаша Мо – продолжал старик. – Держит там портовый бордель. Я когда-то был завсегдатаем тех мест. И вытаскивал ее девочек из рук головорезов. Она должна помнить о моей доброте.
Мэйса, обернувшись, пристально посмотрела в его обеспокоенные глаза.
– Так напиши ей, – сказала отцу. – Напомни о себе.
– А почему бы и нет, – прохрипел старик. – Если моя крошка будет в опасности, я сделаю что угодно.
– Что угодно, говоришь, – подловила его на слове Гиз. – Перво-наперво перестань пить. В опасное время валяться без чувств в постели…
– Да, я это могу, – отрезал отец. – Но не могла бы ты чаще бывать дома?
Поднявшись на ноги, Ферта вздохнула полной грудью, занавесив окно.
– Я аплера, мой дорогой отец, – сказала она. – Единственная заслуга всей твоей жизни.
Сказанное дочерью несколько обидело старика. Он дал ей жизнь, воспитал, а теперь оказывается: все, за что она была ему благодарна, – это должность при совете.
– Молчи, ты же знаешь, что это так, – она приложила ладонь к его губам. – А теперь мне пора уходить. Но помни о нашем разговоре и о письме, что ты обязан написать. Если больше нет иных путей спастись, то пусть это будет бегство.
Затем она покинула его покои, оставив их такими же темными, грязными и одинокими.
Глава 13
Поиски разумного
Дым от погребальных костров, клубясь, уходил в преддождевое небо. Все было не так как нужно, но на долгий прощальный ритуал времени, увы, не оставалось. Быстротечной рекой день клонился к вечеру, нагнетая все окружение многострадального Катиса грохочущими тучами. Если пойдет дождь, то костры погаснут, и тела убитых в карательную третью ночь зависнут между миром живых и мертвых.
Палития призывала все силы правящего Чаргли, чтобы тот придержал слезы небес, но дождь все же начинал накрапывать.
Красноликий народ прощался с братьями и сестрами, сплоченно завывая ритуальную песнь. То было южное поселение Ламуту, состоящее, к великому горю, из разрушенных хижин и сломленных всем этим судеб. Амийцы подымали руки к небесам, и гроза озаряла их лица вспышками от разрядов крупных молний.
– Витвйн думает! – слышалось отовсюду, со всех концов вечного кольца [29] .
29
Вечное
Восток, запад, север и сотни костров, собранных на скорую руку. Охотники, торговцы, красные фирты, жены и дети, сплетенные единством общей утраты, приминали ногами прибрежный песок. То был пятый день, ведущий свой час к последней карательной ночи. И Сэл молила милосердного бога смилостивиться над этим народом. К ее удивлению, всеобщая ненависть по отношению к ней сменилась на нейтральность. Все это случилось тогда, когда уважаемая Фендора выступила перед тысячной толпой амийцев в защиту иноземки. Сначала были обвинения и нападки, но потом упрямая урпийка обрисовала путь пленницы, и все поняли, что девушка пострадала не меньше прочих.
Теперь же она разделяла с ними эту утрату, расположившись на пригорке, чуть дальше от общей массы собравшихся. Рядом с ней представителями ее вида стояли Бафферсэн и Аккертон, взирающие и внемлющие стенаниям краснокожих друзей. Гурдобан и его семья стояли ближе к кострам. Гатвонг Кибуту с прочими охотниками подливали в огонь древесную смолу, чтобы пламя не уступило своих позиций перед начинающимся дождем.
С пришедшим восточным ветром кострища, сложенные в рост среднего амийца, затрещали еще сильней. Искры от дров, пожираемых пламенем, срываясь, кружились над водой и гасли, будто души, обретшие покой.
Сэл не видела Фендору, потому что та отправилась, как и любая другая ведунья, к термальным источникам. Она знала, что творится у нее в голове. Каждый час мог принести Либусу смерть, и любое промедление губило маетную душу. Чего только стоило смотреть на ее странную кожу, меняющую свой цвет каждую секунду.
Хоть и разговор Сэйлы с мужем принес свои плоды – Гурдобан проникся озадаченностью урпийки и пожелал помочь ей, но вот только после карательных ночей, чего Фендора вынести никак не могла. Но выбора не было. Разве способна была рабыня устанавливать свои правила, когда весть о ее бегстве с гонцами сэйланжской горы распространилась повсюду. Фалкс требовал от островных соседей содействия. Согласно правилу Священного Союза, беглую рабыню должны были вернуть ее господину, на то был великий закон. Но что Фалкс мог требовать от других королевств, когда сам давеча нарушил все мыслимые и немыслимые порядки. Вессанэсс даже не пустила его гонца в королевскую гавань. Он не ответил на ее послание, да и гонец не нес никаких вразумительных ответов.
Кругом творилось бог весть что. Все страдали, и даже Бафферсэн, чьи молитвы были услышаны. Он не узнавал дочь. Как будто ребенок в одночасье вырос и научился быть взрослым. Их разговоры с Аккертоном по поводу Клер и дальнейших действий казались отцу стратегически неверными и при этом похожими на заговор.
– Мы вернемся на Салкс, – сказала Сэл. – Но будем блюсти лишь наши цели.
– Если нам развяжут руки, – Аккертон, посмотрев на нее, не помедлил с ответом. – В том случае, если это ловушка, с одной лишь целью пленить нас, то мы, как идиоты, сделаем им одолжение.