Голоса возрожденных
Шрифт:
– Попэй лику! – разрезало темноту, и загадочная гусеница, так про себя называла ее Клер, покинула трон.
– Ваши шутки, откровенно, не смешные! – выпалила пампушка с огромным желанием поджечь великую Харси. – Я не люблю закрытые пространства.
Гэста снова махнула рукой, видимо, подразумевая этим жестом, что ни черта не понимает, и, обогнув «надувшегося ребенка», устремилась во тьму.
– Боже, не доведи до греха, – пролепетала Клер, упрямо шагая в ее сторону.
Пространство вокруг казалось длинным туннелем с пыльными каменными стенами и плитами под ногами. Оно тянулось примерно на тридцать шагов,
Чтобы заполнить темноту пространства светом, пещерной матери потребовалось всего десять секунд. По окружности залы зияли пахучими смолами каменные чаши, ждущие своего часа. Она коснулась факелом одной из них, и огонь, словно живой дух, пробежался по веренице канав, соединяющих неглубокие чаши. Свет от разгоревшегося пламени заполнил все вокруг, и это было по меньшей мере неожиданно. Теперь статуи титанов будто встали, еще больше устремляясь тенями к плавно перетекающему своду.
– Сагнэмы! – назвала их Гэста голосом почитания и благоговения.
Клер подумала, что это боги. Хотя, поскольку чертами они были похожи на представителей этого племени, возможно, эти образы принадлежали их правителям. Так или иначе, понять в точности не представлялось возможным, впрочем, этого и не требовалось.
Сагнэмы обращали свои каменные взоры к центру купола, где золотистой краской горел знак звезды, помещенный в очертания размашистой карты.
– Портэя! – снова возгласила Гэста, обогнув рукой в воздухе контуры этой прорисованной земли.
Не нужно было быть умницей, чтобы понять, что Портэя – это материк, а знак звезды в его центре – это что-то очень важное.
К этой звезде тянулись извилистые линии, предполагаемые реки, берущие ток из пространства на окраине карты. То пространство было бескрайними водными просторами, что для Клер показались той плещущей целью, примеченной, когда она вырвалась из плена моргульских мамаш.
«Воды, ведущие домой», – подумала она, а потом увидела на карте еще одну точку, названную Гэстой Гизмионом – подземным городом сумасбродного народца.
Как часто она слышала это слово чуть ли не из уст каждого растяпы на крепостных стенах.
– Река – это путь до океана, а океан – дорога домой, – улыбнулась Клер. Ее глаза заискрились желанием запомнить эту карту и использовать в дальнейшем как ориентир.
Она вспомнила о корабле с носом дракона, что покоился заждавшимся флагманом на водах подземной реки. Но даже если паруса этого красавца удалось бы развернуть, то вряд ли бы их наполнил ветер.
– Эх, – вздохнула она, обозрев отрешенность всего вокруг.
Сагнэмы встревоженными образами о чем-то предупреждали своих последователей, выпячивая перед собой каменные скрижали, испещренные письменами. Если бы Клер могла их прочесть, все стало бы на свои места. Но эти знания были ей недоступны.
Гэста, махая в воздухе руками, пыталась ей что-то объяснить. Ее кисти вырисовывали круг, от которого волнующие пальцы устремлялись к округлому девичьему животу. Затем она прикасалась к своим вискам плотным троеперстием и, отводя руку в сторону, разводила пальцы.
«Твои усилия напрасны, – думала Клер. – Хоть и посылы, видимо, чисты».
Последнее, что было сказано управительницей в этой зале,
Она, сомкнув ладонь в кулак, чуть ли не песнопением протянула слово «Юша», а после разжала кисть, показав, как думалось девушке, высвобождение.
– Ага, – покивала ей Клер. – Ваша Юша скоро покинет кокон, и все изменится?
Гэста восторженно затрясла руками, будто между ними пролегла нить понимания. Если бы она могла, то наверняка бы прищурилась от умиления, но с отсутствием век это было проблематичным.
Хвала всем богам, что после этого Клер снова обрела цель. Точнее сказать, четкое и прорисованное картой в ее голове направление. Оно простиралось прочь из Гизмиона, в сторону свободных вод. Туда, откуда прибыл дорогой сердцу Энж, ведь он не мог просто так позабыть свой путь.
Они покинули эту залу, что вновь обросла могильной тьмой, когда огонь, поглотив последние остатки смолы, погас.
Клер вновь воссоединилась с взволнованным Энжем, что жался к ней скулящим щенком. Их связь была неоспорима и вскоре стала еще крепче, когда мысли обрели голос.
Глава 12
Созидание и разрушение
Гонец Батурской твердыни прибыл очень рано. Чтобы исполнить королевскую волю, ему потребовалось встать за три часа до рассвета, войти в замковые покои бывшего лидера Кэра-бата и разложить по сундукам все его добро. Стоит сказать, нарядов там было предостаточно. После довольно быстрых сборов замковые слуги помогли гонцу вынести сундуки на Батуфскую площадь, а дальше погрузить все это в деревянную повозку, запряженную тремя золотистыми сельгутами.
Солнце только начинало свое восхождение, и в хижине у лесной опушки стоял отменный храп. После беспокойной ночи, ночи воспоминаний и старческих слез, вытираемых Сабисом, крепкий сон просто обязан был снять с плеч старейшины всю навалившуюся тяжесть. Но это было не так.
Гонцу открыл расторопный Сабис, чьи руки были запачканы ошметками красного теста. Парень встал ни свет ни заря, чтобы замесить его из трех мисок тифиловой муки и черпака молока, купленного на ферме рогатых ум. На пару яиц изумрудных пет уже не нашлось. И потому парнишка был нескончаемо рад возвращению даров к хозяину. Ведь кое-что можно и продать.
Сундуки, сгруженные на лужайке перед домом, сверкали наполированными медными вставками и представлялись юной душе сокровищем или же пиратским кладом. Он насчитал не меньше десяти, от радости запачкав лоб мучной пылью. Бумаги, врученные гонцом, нужно было подписать. Сабис, развернув их, волнующе просвистел, окинув взором весь список имущества Армахила. А так как подпись юного прислужника не имела веса, пришлось разбудить дремлющего старика.
Впрочем, Армахил не причитал от этой вольности и, узнав о скором исполнении его воли, покинул мягкое ложе. Пробираясь через стопку поленьев, сложенных для просушки от вчерашнего дождя у печи, старик посмотрел на коридорные просторы, где в тени дальнего угла стоял притаившийся Кэмбис. Немой бедолага все никак не мог прийти в себя, он понимал, что выходить за пределы этих стен опасно, а делиться своей трагедией никак не хотел. Еще бы, Армахилу было совсем не до того, чтобы рассказывать беглецу о бедах, обрушившихся им на голову. Он был одной из них.