Голоса за стеной
Шрифт:
«Вот работа, достойная меня! — с восторгом думал Капрал. — Именно этим и нужно заняться. Тут и слава и деньги».
Вскоре из-за кустов вышла миловидная девушка, неся судочки с едой.
— Пора обедать, милый, — позвала она художника.
— Сейчас, сейчас, я поймал на кончик кисточки солнечный луч, боюсь его потерять, хочу найти ему место на этюде, — отозвался художник. Еще несколько минут он осторожно и нежно прикасался кистью к картону: — Ну вот, теперь можно и передохнуть. — Он направился к девушке, обнял ее за плечи, и они удалились к поляне, скрытой высокими кустами бузины.
Подождав какое-то время, Капрал, озираясь
Теперь он знал, чем ему заняться, и был весел, словно с похищенным этюдником к нему пришла независимость, сулившая в будущем многое, о чем он и представления не имел.
Возвращение Беляны домой решено было отпраздновать. Умелец загодя сходил на рынок, купил бараньи ребра, кусок телятины, крупную белую фасоль, сельдерей, помидоры, брюссельскую капусту. Знакомые продавцы и продавщицы, дивясь, спрашивали у него, по какому такому случаю он разгулялся, денег не жалеет. А он весело отвечал им, что у него самый большой праздник, какой только и может быть у отца: Беляна приходит домой из клиники, именно п р и х о д и т, сама, своими ногами. Все удивленно ахали, кивали головами, радовались за него и даже сбрасывали цену, когда Умелец покупал у них лук или чеснок.
Помочь ему приготовить праздничный ужин пришла соседка — жена краснодеревщика, дебелая, пухлощекая и говорливая женщина. Сперва они сели обговорить меню. Все, что предлагал Умелец, она отвергала.
— Ну что ты в этом смыслишь? — говорила она. — Эдак просто испортишь мясо, никакого вкуса и никакой торжественности. Мякоть я нашпигую свиным салом и чесноком, запеку в тесте. Ребрышки потушу с овощами, с фасолью, туда надо стакан красного вина влить. Есть у тебя? Ну вот… И вообще, не лезь в это дело. Сама управлюсь… — Она разожгла огонь в очаге, приготовила кастрюли и кастрюльки, большой чугунный казан. Несмотря на свой большой рост и полноту, двигалась быстро, все у нее спорилось, ладилось, и Умелец, наблюдая, как она ловко стряпала, покуривал свою трубочку и добродушно улыбался…
А вскоре подошло время, главное время. И растворилась дверь, и в проеме Умелец увидел Беляну. За нею стоял Наш Сосед. Умелец почувствовал, как заколотилось сердце, перехватило, сжало дыхание, ноги ослабели — он с трудом поднялся со стула. А дочь стояла в дверях и улыбалась, их разделяло несколько метров, и Умелец со страхом подумал, как она одолеет эти метры: ведь он еще не видел, как дочь передвигается. Но заметить это он так и не успел: Беляна словно пролетела разделяющее их расстояние, и уже он ощутил ее объятия, запах волос у своего лица. Умелец заплакал…
А потом был ужин втроем, — жена краснодеревщика деликатно удалилась. На столе стоял кувшин с мягким розовым вином, которое к этому особому ужину, зная, по поводу чего он, прислал из своих запасов живший неподалеку небогатый фермер, имевший небольшой виноградник.
Вкусную еду запивали легким вином, разбавленным водою, и говорили, говорили, говорили.
Уже к полуночи, когда, казалось, обо всем главном было переговорено, Беляна, посерьезнев, вдруг сказала отцу:
— А ведь твои последние куклы ожили.
— Это в каком смысле? — не понял Умелец.
И она рассказала, как случайно подслушала разговор Капрала и Пустого.
— Надо же! — удивился отец. — Кто же в них жизнь-то вдохнул?
—
— Да, такого с моими игрушками еще не бывало, — покачал головой Умелец. — Это все Большой Мешок удумал! — воскликнул он и тут же осекся, вспомнив клятву, данную заказчику, — никогда, ни при каких обстоятельствах не называть его имени.
Беляна и Наш Сосед снова переглянулись.
— Что ж, отец, иди отдыхай, — сказала она, заметив, как тот устал и немножко осоловел от радостного возбуждения, обильной еды и вина. — Я уберу и помою посуду. Иди отдыхай, — повторила Беляна.
Еще не веря, что дочь дома, здорова после стольких лет сидения в коляске, Умелец, оглянувшись на молодых людей, отправился к себе в комнатушку, лег и тотчас уснул.
Светила белая полная луна, у плотины, где старая мельница, журчала вода. В мире был разлит покой, сияние луны недвижно лежало на деревьях, на дальних лугах, где начинал дымиться легкий туман. А на большом пористом валуне, над ручьем, сидели Беляна и Наш Сосед. Он держал ее нежно за руку, и это соприкосновение тепла и доверия делало их самыми счастливыми. Они долго молчали, всматриваясь в красоту ночи, в зыбкий туман, серебряно стелившийся в пойме.
— Что же замыслил Большой Мешок, оживив куклы отца? — нарушив молчание, спросила Беляна.
— Сейчас еще трудно сказать, но, думаю, от этого прохвоста хорошего ждать нечего, — ответил Наш Сосед.
— А по городу никаких слухов?
— Слухов никаких, но происходят странные вещи.
— Что именно? — повернулась к нему Беляна.
— Люди поражены какой-то бездуховностью, пассивностью, безверием… Как бы тебе сказать… этакое безразличие ко всему гражданственному. Как эпидемия какая-то: серые мысли, серые желания. Резко упал спрос на хорошие, серьезные книги, театры пустуют, спектакли играют почти без зрителей.
— Думаешь, здесь есть какая-то связь?
— Судя по разговору, который ты случайно подслушала, какая-то связь есть. Но какая?
— Надо обязательно узнать. Тебе это легче сделать, чем мне, ты бываешь среди людей, а с врачами они откровенны.
— Пожалуй…
Уже начинало светать, когда, проводив Беляну, Наш Сосед отправился домой. Шаги гулко звучали в тишине спящего города, в последнем свете луны поблескивали влажные от росы шашечки брусчатой мостовой. Он шел по пустынной улице, встревоженный разговором с Беляной, и пытался сопоставить все, что слышал и наблюдал среди горожан. И тут Наш Сосед вспомнил о человеке, который, возможно, хоть что-то прояснит…
В уединенном глухом месте, где некогда был карьер и где добывали редкую глину для фарфоровых заводов Большого Мешка, Капрал раскрыл этюдник, уселся на складной стульчик и взялся за кисть. Здесь было пустынно, безлюдно, сюда давно никто не заглядывал: запасы глины иссякали, место стало гиблым, тоскливым, осыпи, обвалы, ни деревца, даже трава не росла. Но Капрала это только радовало, поскольку давало полную уединенность и уверенность, что его никто не обнаружит, не потревожит. Он малевал все, что видел: серую землю, сбитые камнепадом, подгнившие уже столбы старой подвесной канатной дороги, по которой прежде ползли вагонетки с глиной; малевал какую-то ржавую арматуру, болотце стоячей воды, возникшее в большой яме, высохшие пни изведенной бульдозерами рощи, торчавшие, как зубья, из загубленной машинами и ковшами унылой земли.