Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
— Как это весь род человеческий? Значит, ты утверждаешь, что и господин окружной начальник обезьяньего происхождения, так?
Господин Пайя молчит, как в рот воды набрал.
— Значит, ты утверждаешь, что и господин министр обезьяньего происхождения, да?
Господин Пайя молчит, но у него дрожит каждый нерв, каждая жилка.
— Значит, любезный, ты утверждаешь, что и господин митрополит обезьяньего происхождения?
Господин Пайя молчит.
— Значит, дорогой мой, ты утверждаешь, что и…
Тут и сам начальник не посмел договорить то, что начал, а господин Пайя затрясся
— Вон отсюда, скотина безмозглая! — и открыл дверь, чтобы вытолкать его, а затем повернулся к секретарю господину Свете, который был свидетелем всей этой сцены, и приказал ему взять письменное объяснение у господина Пайи.
Не прошло и получаса, как перед несчастным господином Пайей лежала бумага, в которой от него требовали объяснить в письменном виде причины его богохульства и оскорбления самых важных персон в государстве. Господин Пайя долго и тоскливо вглядывался в бумагу, смотрел, смотрел и думал, как начать и что сказать в своем ответе. Он взял чистый лист, чтобы сначала набросать черновик, и начал так:
«Если человек пощупает себя сзади, внизу спины, то он там найдет…»
Он сразу увидел, что начало глупое, порвал лист и начал на новом по-другому:
«До тех пор пока я не занимался наукой, я был исправным чиновником и почтенным гражданином. Это могут засвидетельствовать мои начальники…»
Однако и этот вариант ему показался глупым. Он чувствовал, что его заявление должно носить характер покаянной исповеди и что необходимо с самого начала дать это понять. Поэтому он написал так:
«Во имя отца и сына и святого духа, аминь! Я христианин по рождению и гражданин своей страны по убеждению, преданности и уважению ее законов…»
Тут он ясно увидел, что не сумеет написать ничего путного, так как еще не успокоился после недавней сцены. Поэтому он встал из-за стола и постучался к уездному секретарю, господину Свете. Войдя, он попросил разрешить ему дать ответ завтра.
— А почему завтра? — строго спросил секретарь, который тоже чувствовал себя оскорбленным, так как господин Пайя именно с него начал свое перечисление лиц, имеющих обезьянье происхождение.
— Я сейчас взволнован, мне надо поспать и подумать.
— Да что тут, братец, думать? Возьми все свои слова обратно и моли о прощении, а иначе держись…
— Да, я так и сделаю!
Господин секретарь сжалился и разрешил господину Пайе дать ответ на другой день. Господин Пайя положил бумагу в карман и пошел домой.
Пожалуй, для господина Пайи было бы лучше вернуться в канцелярию и докончить то объяснение, которое начиналось словами: «Во имя отца и сына…», но так как он получил право ответить на другой день, то дома он, разумеется, рассказал обо всем учителю. Тот поначалу вспылил, а когда утих, сказал высокомерно:
— Оставьте бумагу на моем столе, я им отвечу.
Господин Пайя струхнул и стал просить:
— Это… понимаете,
А учитель взялся пространно рассказывать ему о Галилее, Гусе, Лютере и вообще о людях, пострадавших за науку и прогресс человечества. Это подбодрило господина Пайю, и было решено, что ответ напишет учитель.
Всю ночь учитель писал ответ, который скорее походил на научный труд, едва уместившийся на шести листах. В нем были и такие фразы:
«Научную истину нельзя уничтожить никакими постановлениями и номерами», «Истина вечна, а власть и сила временны», «Чем больше было гонений на истину, тем больше побед она одерживала!». И наконец, в заключение подтверждалось, что человек произошел от одного из видов обезьян.
В то время, как учитель в своей комнате почти всю ночь писал ответ, господин Пайя, лежа под одеялом, видел странные сны. Вот он схватил за хвост уездного начальника и не пускает его, а на него набросились и стали душить митрополит, Лютер и Гус, а защищали его только Галилей и вдова, госпожа Милева. Затем появилась покойная свинья и уволокла госпожу Милеву, а Галилей начал так ругаться с уездным начальником, что пришли жандармы и разняли их, но господин Пайя никак не выпускал из рук хвост уездного начальника.
Утром, проснувшись в поту, он заметил, что в руке у него крепко зажата завязка от кальсон.
Господин Пайя отнес уездному секретарю, господину Свете, ответ на шести листах, а в полдень ему сообщили, что он уволен.
Говорят, что он целый год покаянно голодал, молился, оставил квартиру у госпожи Милевы, перестал дружить с учителем и отрекся от науки, жертвой которой он стал. И в тот самый час, когда он отрекся от науки, вернулись к нему в голову, на основании теории об объеме, все входящие и исходящие номера, и только поэтому его снова приняли на службу.
Перевод Д. Жукова.
Бешеный Теофило{98}
Случилось это в один из жарких июльских дней сразу же после обеда. Раскаленный воздух как пламя обжигал щеки, мостовая накалилась так, что по ней было горячо ходить, деревья поникли, а люди еле-еле передвигали ноги.
Теофило Дунич только что отобедал и намеревался, как это делал обычно, после обеда прилечь. Обливаясь потом, он склонил свою голову на пуховую подушку, которая сразу насквозь промокла, будто он специально окунул ее в чан с водой. И к тому же роем налетели откуда-то мухи; заснуть не было никакой возможности. Напрасно Теофило ворочался с боку на бок, пытаясь с головой закрыться газетами, — ничего не помогало. Тогда он поднялся, вышел из дому и побрел в соседнюю кофейню, надеясь, что на улице его хоть немножко пообдует ветерком. Он сел под тент, снял шляпу и, расстегнув воротник, заказал кофе. Кельнер вылил под стол целый графин холодной воды, а затем принес чашку кофе, куда стремглав начали падать мухи. Задыхаясь от жары, то и дело вытирая платком лицо и шею, Теофило внимательно смотрел по сторонам, надеясь, что кто-нибудь придет и можно будет сыграть партию в домино и таким образом провести время до конца обеденного перерыва.