Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
— Смотрите, все небо тучами заволокло!
Господин Пайя тотчас же брал слово и изрекал:
— Если облака сухие и содержат в себе электричество, то при перемещении облаков два полюса соприкасаются и производят яркий свет, который мы называем молнией, а если облака влажные…
А когда один из канцеляристов сказал, что он на обед ел жаркое, приготовленное в котелке, верх которого был затянут бумагой, то господин Пайя заявил, что жаркое получилось бы намного лучше в «папиновом котле», и, развернув лист бумаги, начертил и объяснил,
— Что с тобой, господин Пайя, уж не влюбился ли ты? — спрашивал его уездный секретарь.
— Нет! — твердо отвечал он.
— Так в чем же дело? Ты не помнишь больше ни одной бумаги, ни одного номера, ни одной директивы!
Чтобы объяснить это, господин Пайя развил перед уездным секретарем теорию объема, согласно которой твердые тела, погруженные в воду, вытесняют такое количество воды, объем которой равен объему погруженного в нее твердого тела. Этим господин Пайя как бы хотел сказать, что наука — это твердое тело, которое, будучи погруженным в его голову, вытеснило из нее равное себе по объему количество номеров.
Секретарь, конечно, весело посмеялся, и на том бы все дело и кончилось, если бы не произошло более крупное событие, следы которого, наверное, и по сей день хранят архивы уездной управы.
Кроме лекций, которые господин Пайя ежедневно после ужина поглощал из уст молодого учителя, упражнявшегося на нем даже во время загородных прогулок, совместно совершаемых перед сном, учитель развивал перед своим слушателем различные теории и постепенно вытеснял из его головы номера бумаг и директив. Так, например, он объяснял ему, что Земля круглая, что Луна — планета, говорил ему о медицине, технологии, о природе и о многом, многом другом.
В один из таких вечеров, во время довольно продолжительной прогулки, учитель рассказал ему и о происхождении человека. Он говорил долго и пространно о том, что человек произошел от определенной породы обезьян, упомянул имя Дарвина, который создал эту теорию. Господин Пайя был настолько поражен, что вернулся с прогулки в полном смятении и тревоге.
В этот вечер господин Пайя долго не мог уснуть. Лежа под одеялом, он ощупывал свою спину, пытаясь отыскать недоразвитый остаток хвоста (о котором ему также говорил «профессор»), а когда он наконец заснул, ему приснился странный сон: будто госпожа Милева маленькая обезьянка, будто она играет и скачет с дерева на дерево, а он, старый, облезлый самец, пропустив хвост между ног, примеряется, как бы ему добраться до невинной обезьянки, резвящейся на дереве.
На другой день, проснувшись, он прежде всего посмотрел на себя в зеркало, чтобы убедиться в том, что он действительно человек, и, убедившись в этом, пошел в канцелярию, правда, задумчивый и озабоченный.
В этот день он мало разговаривал со своими коллегами, а вечером, на прогулке, снова завел разговор с учителем, чтобы уяснить себе то, в чем еще сомневался.
— Хорошо, господин профессор, ну пускай я,
Господин Пайя не посмел выговорить, не посмел спросить: неужели и высокопоставленные чиновники произошли от обезьяны?
Учитель снова объяснил ему всю теорию, и притом так наглядно и убедительно, что теперь господин Пайя уже ни в чем не сомневался. А на другой день, придя в канцелярию, он нарочно затеял об этом разговор со своими коллегами, готовый вступить в любую полемику, так как доказательства «профессора» были еще свежи в его памяти.
— Да, да, друзья, мы все, все произошли от обезьяны! — воскликнул он, когда коллеги начали смеяться над ним.
— А скажи, разве уездный секретарь господин Света тоже? — спросил регистратор.
— И он, конечно.
— А господин уездный начальник? — ехидно и злобно спросил один писклявый писец.
Господин Пайя смутился: в нем началась борьба между прежним господином Пайей, для которого уездный начальник был существом высшим, и новым, переродившимся господином Пайей, зараженным наукой. Победил последний, и он решительно сказал:
— И господин уездный начальник.
— Наш господин уездный начальник — обезьяна? — уже напрямик спросил писклявый писец.
— Я не говорю, что он обезьяна, но произошел он от обезьяны!
— Хорошо, — продолжал ехидно писец, — если не он, то его отец или дед был обезьяной, и он, значит, все равно обезьяньего происхождения! Так?
Господин Пайя промолчал, потому что и сам вдруг испугался своей теории. Но когда писец еще раз повторил вопрос, ему ничего другого не оставалось, как настаивать на своем.
Писец, конечно, передал все это секретарю, а секретарь — уездному начальнику.
— Ах, будь он неладен, — ответил на это глава уезда, — то-то, я вижу, он в последнее время словно не в своем уме.
— Совсем свихнулся! — подтвердил уездный писарь.
Немного погодя в кабинет вошел господин Пайя, съежившийся от страха, так как он уже знал, что все его слова переданы уездному начальнику.
— А, это ты? — рявкнул начальник, когда господин Пайя переступил порог. — Это правда, что ты меня перед всем персоналом называешь обезьяной?
— Нет, клянусь богом, господин начальник! — начал вывертываться господин Пайя.
— Да как же нет, если все говорят?
— Я не о вас говорил, а об этом… о всем роде человеческом…
— Какой там еще род человеческий, какое дело мне до рода человеческого, когда ты обо мне говорил, и о моих родителях, и о всех предках.
— Э-то… — заикается господин Пайя, — это… весь род человеческий…
— Послушай, ты не прикидывайся дурачком, отвечай на мой вопрос: говорил ты, что я обезьяна?
— Нет.
— А говорил ты, что я обезьяньего происхождения?
— Весь род человеческий… — лепечет господин Пайя, уставясь в землю, не помня себя от страха и дрожа всем телом.