Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
приехать вместе с Якубенко, хотела даже спросить "А разве он
тоже...?", но быстро сообразила и ответила с улыбкой легкого
смущения:
– Дмитрий Михеевич позвонил мне и сообщил, что вы
заболели, и просил срочно навестить вас. Вот я, как скорая
помощь, и примчалась по вызову.
– Что ж, я рад вас видеть, но Дмитрию не стоило вас
беспокоить - ничего серьезного, все уже пронесло.
"А ведь, чего доброго - она может подумать,
симулирую болезнь, предлог для встречи с ней, - решил
Иванов и мысленно выругал услужливо-заботливого друга. -
Больше того, может принять эту болезнь, как мужской сговор
между ним и генералом".
Он проводил ее в кабинет и вкратце рассказал о своем
недуге и о принятых им мерах. Она внимательно выслушала
его и затем проверила пульс. Рука ее, как и вчера, была
91
горячая и мягкая, а с лица ее все еще не сходил румянец
смущения. Пока она считала пульс, он откровенно разглядывал
глубокие морщины, прорезавшие ее низкий лоб, слегка
прикрытый красивым локоном еще совсем свежих волос и
мелкие морщинки у светло-голубых маленьких глаз. Белый
врачебный халат придавал ей особую пикантность, хотя и
казался здесь преднамеренным и неуместным. Ее мелкое,
круглое слегка курносое лицо, как и вчера, то и дело озарялось
мягкой, доброжелательной улыбкой. Неожиданно он уловил
какое-то очень отдаленное сходство этой еще далеко не
пожилой женщины со старой Ларисой. Он не понимал, в чем
состоит это сходство, и подумал: "Лет через двадцать и она
будет бодрящейся старушенцией. А меня, может, к тому
времени вообще не будет на этой грешной истерзанной
антихристом и его пришельцами-бесенятами, земле". Об этом,
о себе, он старался не думать. Двадцать лет - это так много, и
в то же время пролетят они незаметно в суете мирской.
Кажется, совсем недавно Дмитрий Михеевич поздравлял его с
пятидесятилетием, а ведь минуло уже с тех пор без малого
двадцать. Размышления его оборвал вопрос Тамары
Афанасьевны:
– Где вы можете прилечь? Я хочу прощупать ваш живот.
–
И лицо ее озаряется доброй и ласковой улыбкой.
Они прошли в спальню. Он послушно обнажился по пояс,
лег на спину и неожиданно для себя самого сказал:
– Ваш халат настраивает меня на больной лад.
Действует на психику.
– Правда? Тогда я его сниму, - с игривой улыбкой
ответила она, а он прибавил:
– И отнесите его куда-нибудь, в кабинет, что ли?
"Зачем я эту глупость сказал? Что она подумает? А-а,
пусть думает: ведь
Без халата она показалась ему совсем другой. На ней
был светло-синий мохеровый свитер без рукавов, надетый
поверх белой блузки, из-под которой просматривался
маленький уголок ее мягкой, теплой, беспокойной груди. И вся
она была мягкая и теплая, исторгающая на него приятный,
какой-то манящий аромат духов.
Тамара Афанасьевна положила руки ему на живот и
качала очень бережно, осторожно не столько прощупывать,
сколько гладить. Ему не было неприятно прикосновение ее
мягких горячих рук, даже напротив: он ощущал сладостное
тепло, глядя в упор на ее розовое огнем горящее лицо,
92
догадывался, что она не в силах сдерживать волнение; на ее
маленькие полные губы, не тронутые помадой, почти
физически чувствовал их трепетную близость и стыдливую
нерешительность. Глаза ее были прикрыты веками, и от них во
все стороны разбегались мелкие, едва заметные морщинки.
Дрожащие руки все медленней скользили уже не по животу, а
по груди, голова опускалась все ниже и ниже, и упавший локон
ее волос щекочущим током коснулся его лица. Холодный разум
подсказывал ему, что какие-то секунды отделяют их от
рискованной черты, переступив которую, он будет потом горько
раскаиваться. Он понимал ее и не осуждал. Ему вспомнилась
стремительная до агрессивности атака Инны. Как не похожи
эти две женщины, совершенно разные в своих чувствах. Он
догадывался, каких душевных усилий, быть может, даже мук,
потребовал от Тамары ее робкий поступок открыть перед ним
свое сердце. Она не из тех женщин, которые откровенно
предлагают себя мужику, повинуясь зову плоти. Ей нужна
прежде всего ласка, по которой втайне стосковалась ее душа.
И она готова отплатить взаимностью чувств. Он это понимал с
полной убежденностью, но принять ее дара не мог: сердце его
по-прежнему молчало с холодным равнодушием. А пепельный
локон все ниже и ниже, еще один миг, и трепетные губы ее
прильнут к его немного растерянному лицу, но именно в тот
самый миг его вежливый грудной голос упредительно
произнес:
– А вы не могли бы измерить мне давление? У вас есть
аппарат?
– Его внезапный бестактный, даже оскорбительный
вопрос ударил ее, как обухом по голове. Она резко вздернула
голову, выпрямилась и замерла в такой позе с закрытыми