Good Again

titania522

— Почему ты оказалась внизу?

— Я не хотела засыпать, — ответила я честно. — Знала, чем это обернется.

Пит вроде бы понял, и снова откинулся на подушки, прислонившись к спинке кровати. И тихонько застонал от удовольствия, а я задрожала от этого звука.

— Как хорошо.

— Это самое меньшее, что я могу, — сказала я виновато. — Ты должен разрешить мне делать это чаще.

Пит не ответил, но не переставал за мной наблюдать, и взгляд его затуманился. На мне была лишь тоненькая ночнушка. Было так жарко, что больше было ничего не одеть. И я вдруг ощутила, как каждый сантиметр моей обнаженной кожи покалывает от электрических разрядов.

— В ближайшие дни всем нам придется нелегко. Не стыдись на меня полагаться, — прошептал он.

Я прекратила его массировать, и покачала головой.

— Я и так слишком сильно на тебя полагаюсь.

Подавшись вперед, он взял меня за

руку.

— Не слишком сильно. Я ведь не меньше от тебя завишу.

— И близко не так сильно, как я от тебя. Я, бывает, по десять раз за ночь тебя бужу. И я чувствую, когда кошмары на подходе, — сказала я с несчастным видом.

— Так пусть приходят. Смотри-ка, ты пошла на улицу, у тебя все равно приключился кошмар, упала с кресла и разбудила Хеймитча. Ты считаешь, что так вышло удачнее?

В ответ я улыбнулась, и замотала головой.

— Если ты так это воспринимаешь, то нет.

Пит притянул меня к себе поближе. Приподнялся на локте, чтобы взглянуть на меня, и провел рукой от моего плеча вниз, до ладони.

— Мы заботимся с тобой друг о друге. Правда или ложь?

Что-то в этой игре помогло мне почувствовать себя не такой жалкой.

— Правда.

— Хорошо. Потому что в противном случае тебе пришлось бы задружиться с Хеймитчем, — он хихикнул от собственной шутки, и у меня уголки губ тоже невольно поползли вверх. Он подался слегка назад, чтобы серьезно взглянуть на меня, и провел указательным пальцем по моей пострадавшей щеке и по губам.

— Ты такая милая, когда улыбаешься, — прошептал он.

На меня напала невыносимая застенчивость, улыбка, как пламя свечи, погасла от его прикосновения. Воздух в комнате казался совершенно недвижим, даже крики ночных созданий за окном как будто разом стихли. Кончик его пальца заставил все мое тело мгновенно завибрировать, и я даже потеряла ориентацию в пространстве. Губы сами собой раскрылись и Пит, поняв это как приглашение, наклонился и поцеловал меня, сперва нежно, смакуя мои губы, игриво перекатывая их меж своих губ. Вспомнив о том, как мы целовались в кухне, я тоже поймала его нижнюю губу и легонько пососала, наслаждаясь её невероятной мягкостью, и испытала острое чувство удовлетворения, когда он отреагировал, резко втянув в себя воздух. Даже бесконечный поток мыслей в голове остановился, когда все уровни сознания постепенно растворились в ощущении его губ, ласкающих мои. И когда его язык проник мне в рот, мой собственный язык с ним сплелся и стал танцевать с ним в такт. Я была как пьяная от ощущения его близости, и уже не разбирала даже где мы находимся.

Он подался вперед, углубил наши поцелуи, стал настойчивее. Я же положила ладонь ему на шею, короткие светлые волосы защекотали мои пальцы. Зарывшись рукой в его кудри и чуточку с ними поиграв, я притянула его еще ближе. В ответ, не разрывая поцелуя, Пит провел руками вдоль моего тела, скользнул по талии и притянул меня к себе за бедра. Я застонала прямо в его прижатый ко мне рот: от этих ласк я была вся как в бреду, но безостановочно ощупывала его: спину, руки и плечи. Через ткань его рубашки я чувствовала какая широкая и мускулистая у него грудь, как рельефно выступают на ней мышцы. Мне так хотелось к нему там прикоснуться, что я даже оторвалась от его губ, и потянулась припухшим ртом к изгибу его мужественной челюсти, попробовала его языком на вкус. Все его тело заходило ходуном, когда я двинулась дальше — от подбородка к ушной раковине. Звуки, которые я сама при этом издавала, прежде обязательно бы меня крайне смутили, но сейчас мне и дела до них не было. И я скользнула языком внутрь его уха, позволила себе лизнуть нежнейший его край и даже пару раз слегка его прикусить. Меня терзало чувство того самого голода, желание его везде коснуться, и я прошлась языком по его шее, задержавшись в ямочке между ключиц. Вела себя безрассудно, смело, а он от этого дрожал. И ласковые прикосновения его пальцев тоже стали смелее, теперь он мял мои бедра как несформированный кусочек теста.

Вскоре все мое тело оказалось к нему прижато, и что-то — скорее всего, наши руки — постоянно двигалось и становилось все более требовательным. Стоило мне прошептать его имя, как Пит потерся об меня, стараясь сократить и без того уже не существующее расстояние между нами. Меня уже ничто не останавливало, я и тащила его к себе, подол моей ночной рубашки задрался, обнажив мои бедра. И его руки стали гладить открывшийся участок голой кожи, и выше, выше, пока большой палец не добрался до груди, отчего соски болезненно налились. Тем временем давно закатившееся солнце уже пылало где-то между ног, я чувствовала там влажную пульсацию, такую сильную, что мне было от нее на самом деле больно, и мне хотелось только одного - облегчить эту боль. Пит раздвинул мне бедра здоровой

ногой, и я ощутила их кожей красноречивое свидетельство того, как сильно он был возбужден. Когда он так ко мне прижался, то содрогнулся и застонал. И мне внезапно стало ужасно интересно: как это было бы, окажись он там? От одной этой мысли моя спина сама собой прогнулась, и я, лежа под ним, невольно подставила шею его губам. И он начал меня лихорадочно там целовать, попеременно пробуя языком на вкус мою чувствительную кожу.

От острой потребности разрядиться от этого растущего между моими бедрами болезненного напряжения у меня почти уже мутилось в голове. И я закинула на него ноги, обвила его ими, чувствуя, как ко мне через тугую ткань прижимается что-то большое и тяжелое. В этот момент Пит уже не стал подавлять протяжный стон. Я могла бы раствориться в его теле — утопить в этом свое горе, свои ужасные видения. И я подалась к нему, чувствуя, что он сам стал начал ритмично об меня тереться, прижавшись ко мне всем телом и уронив голову. Его руки снова заползли мне под рубашку, которая теперь сбилась где-то у меня на талии, он гладил мой живот, и каждый дюйм кожи пылал от его прикосновений. И я, запустив руки ему в шорты пониже спины, смело взяла его за ягодицы, прижав к себе. Но тут он внезапно замер и отстранился, он тяжело дышал, не поднимая головы.

— Китнисс, если я сейчас же не остановлюсь…

Было видно, что попытка взять себя в руки далась ему чрезвычайно тяжело. Когда он пытался совладать со сбившимся дыханием, по его телу пробежала сильная дрожь. Меня убивал вопрос: отчего он вообще решил остановиться? Сама я тоже не могла ровно дышать, а все тело вопило от разочарования. Он резко перекатился на спину, а я теперь лежала рядом на боку, и ощущала, как же мне больно, в тысячу раз больнее, чем прежде, из-за того, что мы друг друга не касаемся. А еще меня мучил стыд за то, как я сейчас себя вела: стонала, извивалась под ним, чуть ли не умоляла… Я и не могла понять — и вместе с тем уже понимала в чем тут дело. Конечно, это не могло у меня с ним произойти вот так. Он никогда не воспринимал это как нечто второстепенное, побочное, что можно совершить как будто между делом, под действием нечаянного импульса. Все дело было в том, что он был человеком исключительных душевных качеств, и это его стремление всё, особенно важное, всегда делать как следует, взбесило меня до крайности, так что мне даже захотелось влепить ему пощечину. Я знала ответ еще до того, как задала вопрос, но все-таки спросила — видимо, из присущего мне мазохизма, и для того, чтобы еще раз в этом убедиться:

— Почему? — прошептала я.

Пит вздохнул, и долго молчал, закинув руку за голову. Когда же он ответил, то прошептал:

— Потому что это должно быть по-настоящему. А не так, как будто мы делаем это от одиночества или в поисках утешения; Особенно после той Жатвы и всего остального. Я все равно уже человек пропащий*, но если все обернется таким вот образом…

И я поняла. Дело было во мне. Ему нужна была уверенность, что я сделаю это ради него, а не под влиянием одного только низменного инстинкта, минутного порыва, который мог мной овладеть. Не для того, чтобы отогнать кошмары. Чтобы забыться. Он не хотел оказаться лишь слепым орудием, не был готов пойти на это, не будучи уверенным, что мною движет. Его сомнения вызвали во мне досаду, но я как никто другой могла представить себе глубину его переживаний. Гордость моя была уязвлена, но нынче ночью я была не в силах сражаться еще и с его сомнениями. И я смирилась с тем, что на сегодня мне придется оставить всё как есть, хоть на душе от этого и было ужасно муторно и пусто. Я так и осталась лежать на боку, даже когда он потянулся, чтобы накрыть меня одеялом. Не отреагировала, когда он меня приобнял за талию, как делал это каждую ночь. Не стала ни прижиматься к нему, ни отстраняться. Я просто лежала неподвижно, напряженная, чувствуя как эхо его прикосновений пульсирует во мне, не суля ни капли облегчения. Во мне закипал бездумный гнев, рожденный прежде всего смущением, — он приходил на смену более тонким и трепетным чувствам, которые так и остались невысказанными, лежащими под спудом. Я чувствовала, как он приблизился, поцеловал меня в плечо, и от этого мою сейчас особенно чувствительную кожу как будто закололи сотни тонких иголок.

— Не надо, Китнисс. Пожалуйста, расслабься.

— Китнисс, поцелуй меня, Китнисс, мне нужно остановиться, Китнисс, пожалуйста, расслабься. Китнисс, Китнисс, Китнисс. Знаешь что, пойду-ка я ночевать к себе домой! — бросила я ему, пытаясь выпростаться из-под одеяла и встать с постели. Мне было больно, досадно, меня терзала неудовлетворенность, так что я была не в настроении деликатничать, как того, верно, требовал момент.

Но его рука, державшая меня, не сдвинулась с места. А я ведь обычно и не думала о том, какой он сильный.