Good Again

titania522

Время шло, и я чувствовала, что мне уже пора отсюда уходить, так что я стала собираться, закрыла блокнот и убрала его в мешочек, в котором я его носила. Мир вокруг казался уже не таким безнадежным, и у меня появилась цель: осуществить идею, которая родилась в моей голове на этой скале. И я знала, что, когда вновь сюда вернусь, в мое сердце уже не будет вонзаться эти леденящие душу ножи. Что-то во вселенной благодаря моим усилиям снова обрело свободу, и мне от этого полегчало. Я спустилась со скалы, с нашей скалы. Но, оказавшись у ее подножия, снова к ней повернулась: соединила три пальца, поднесла их к губам и вытянула руку вперед, отдавая дань скорбной памяти всему, что было между мной и Гейлом. Когда я вновь

сюда вернусь, за мной уже не будут гнаться все те же призраки из прошлого. Скала станет памятником тому, что я любила, и что меня сделало лучше, не важно — какие понесла впоследствии потери. Призраков отослала на небо с зароком никогда не возвращаться. И, сделав это, я развернулась и зашагала в свой лес.

***

Вернувшись домой, я застала Пита на крыльце с этюдником в руках, погруженного в работу. Заслышав мое приближение, он подняв на меня глаза и улыбнулся. Положив вещи на крыльцо, я села ему на колени, вынуждая отложить работу.

— Я вот тут думала, — начала я.

— Ой-ёй, — игриво вклинился он, пробегаясь ладонями мне по бедрам, и это прикосновение грозило изгнать из моей головы любые связные мысли.

Я сделала глубокий вдох и решила опустить вступление:

— Пит, каждый раз, когда я думаю о Финнике, я вспоминаю не то, каким он бывал забавным, и не то, как он любил и оберегал Энни. Я могу только вспомнить, как его разорвали на куски те ящерицы, — я замолчала, опасаясь, что меня вот-вот накроют воспоминания, но мне было остро необходимо сказать то, то я собиралась сказать. — А на самом деле он — вовсе не то, как он погиб. Ну, то есть… Я там была и все видела. Но я хочу помнить то, каким он был при жизни, когда мог говорить, любить, и быть любимым, — голубые глаза Пита стали почти стальными от того, с каким невероятным вниманием он на меня глядел. И все же я была не в силах отвести от него глаз, — Помнишь ту старую книгу о растениях, которую вели в моей семье? Мы с тобой потом еще заносили туда кучу всего нового, и пока писали — нам было легче. Мне хочется сделать что-то вроде этого о тех, кого мы любили, чтобы они все еще жили, хотя бы в этой книге, чтобы вспоминать лишь о том, как их не стало. В противном случае, получится, что Капитолий и это смог у нас забрать. А он и так забрал у нас достаточно, — я снова замолчала, вынула свою записную книжку и протянула ему, стараясь не поддаваться противоречим чувствам. — Ну как тебе? Думаешь, стоит попробовать?

Пит пробежался по моим записям, посмотрел на то, что я написала.

— Это так прекрасно. Видимо, на тебя снизошло вдохновение, — он сразу понял, о чем я говорю, и сказал. — Попробовать стоит. Они только и думали насчет трибутов — кто как из них погибал. А если бы они показывали как те жили, даже у капитолийцев бы духу не хватило смотреть как те друг друга убивают, — он взял из моих рук записную книжку. — В твоей семейной книге были рисунки. Ты хочешь и в этой книге сделать иллюстрации? Можем взять фото из архивов — Крессида нам поможет. А чего не найдем, я смогу нарисовать.

Я улыбнулась подобному энтузиазму. Несомненно, его терзало то же, что и меня. Он так же, как и я, хотел помнить о тех, кто был ему дорог, но был пока не в силах не думать о том, каким ужасным образом все они погибли. На нас лежало проклятие: нам было не суждено ни забывать, ни вспоминать без мук. И строчка из стихотворения, которое цитировал Доктор Аврелий, снова эхом отдалась у меня в ушах:

Мы забываем обо всем, пусть даже не хотим.

Я жаждала перелистать все эти живые воспоминания вместе с Питом и забыть, если когда-нибудь удастся победить наши вероломные мысли, то, что нас мучает больше всего.

Когда Пит уже открыл рот, чтобы добавить что-то еще, на нашем пороге возник Хеймитч. Судя по тому, что он не стал меня дразнить из-за того, что я сидела у Пита на коленях — к этому как-то

сам собой привел наш разговор - он был не так чтобы очень пьян. Опомнившись, я пересела на диван рядом с Питом, Хеймитч же плюхнулся на место напротив.

— Я тут только что из города, — начал он. Мне оставалось только удивляться, что он вообще там был. Но моя личная склонность к затворничеству не обязательно должна была распространяться и на него. — Через три дня они будут праздновать годовщину Жатвы, День Поминовения, — мельком взглянув на Пита, я заметила, как тот взъярился на Хеймитча за то, что тот заговорил на эту тему. Мы с Питом успешно игнорировали грядущий «праздник», но сейчас он явно снова был на взводе, и это можно было заметить по тому, как он сжимал и разжимал кулаки.

— Они устраивают это по всему Панему. В каждом из Дистриктов будет собственная церемония. И памятники будут открывать один за другим, включая Капитолий, чтобы все желающие могли весь день смотреть это дело по телевизору.

Во времена, когда Капитолий управлял Дистриктами железной рукой, Жатва была приятным зрелищем в прямом эфире исключительно для жителей столицы. Хотя сама Жатва длилась в каждом из Дистриктов не больше получаса, на Капитолий ее транслировали часов шесть подряд. В самих же Дистриктах смотрели на дело совсем по-другому: Жатва означала лишь то, что две семьи будут весьма вероятно вновь зажаты в тисках горя.

— По окончании церемонии Президент Пэйлор произнесет речь. И это просили посмотреть каждого жителя Панема, — Хеймитч сделал паузу, и подождал, пока до нас дойдет смысл сказанного. Теперь смотреть ничего не предписывалось: ощутимая разница по сравнению с тем, что было раньше, когда телепросмотры были обязательны для всех. Однако я все равно внутренне напряглась.

— А мы-то тут причём? — спросила я с нескрываемым раздражением.

— На мемориале в Дистрикте Двенадцать будут увековечены имена всех трибутов, и всех ныне живущих Победителей просили присутствовать, как и семьи покойных трибутов.

— Ну, и поскольку кроме нас-то и нет никого, неужто они ждут, что мы явимся? — выплюнула я. Меня от всего этого с души воротило.

— Осталось несколько семей трибутов, которые выжили после бомбежки, и смогут присутствовать на церемонии. Так что это не только нас касается, — осторожно сказал Хеймитч.

— И что они собираются устраивать на этой церемонии? Вызвать нас и назначить добровольцами? — я уже внутренне кипела. Пит же был неожиданно тих, прислушиваясь к нашему обмену репликами с напряженным вниманием.

— Они будут представлять мемориалы всех трибутов, которые когда-либо были брошены на арену. Семьдесят пять Игр, по два человека в год, не считая моей Бойни, когда было по четыре. Плюс еще два мемориала — для тех двух раз, когда у нас были добровольцы. Так что всего 154.

– Что? Ты хочешь сказать, что нас с ним там поминают в два раза чаще? — я уже не в силах была сдержать накала эмоций.

— Китнисс, — прошептал Пит, положив руку на мою ладонь.

Я отдернула руку, хотя вовсе и не так гневно, как могла бы, учитывая, в каком я была состоянии.

— Что, Пит? Они, что, опять хотят нас протащить по кругу на колесницах? Вырядят нас и раздадут листочки с речью? Я дала достаточно представлений в своей жизни. С меня хватит.

Хеймитч пристально на меня посмотрел, заметно растеряв свою невозмутимость.

— Ничего они от тебя не хотят. Это для тебя. Для нас. Нас пригласили в город, чтобы выразить к нам уважение и я склоняюсь к тому, чтобы пойти. Все трибуты за последние 25 лет слишком хорошо мне известны, и даже многие из тех, что были до этого, — он принялся разглядывать свои руки, а потом потянулся за фляжкой в кармане пиджака. И сделал большой глоток, прежде чем продолжить. — Я разговаривал с организаторами. Все будет сделано с большим уважением.