Good Again
Шрифт:
Постукивание с черного хода вернуло меня на грешную землю. И я открыл дверь, чтобы обнаружить на пороге Эффи, стучащую зубами от холода. Она сама настояла на том, чтобы помогать нам в пекарне перед открытием, отметя все попытки ее отговорить от столь раннего подъема, но все же я удивился ее появлению. Она меж тем сняла толстое, отороченное мехом зимнее пальто и водрузила его на вешалку в конторе.
— В Капитолии зимой потеплее будет! — воскликнула она, обратив все внимание на меня. — Что я должна сделать в первую очередь, сэр?
Я лишь затряс головой. Я и впрямь ненавидел, когда меня так звали.
—
Она кивнула, взяла из шкафа фартук и салфетки и приступила к работе.
Я стал раскладывать сладкие рогалики, а Астер — свежие батоны на полке за прилавком. И тут меня сзади вдруг обвила пара тонких девичьих рук. Как обычно я едва не подпрыгнул от неожиданности. Хотя сразу догадался, кто это был.
— Ты меня как-нибудь до инфаркта доведешь, — усмехнулся я.
— Это еще почему? Кто к тебе подкрадывается кроме меня? — замурлыкала Китнисс, зарываясь носом в складки рубахи на моей спине и глубоко вдыхая. — Отчего ты меня не разбудил?
Я покачал головой.
— Ты так сладко спала, и никаких кошмаров. Я не хотел тебя будить.
— Так нечестно. Я же должна тебе помогать, — сказав это, она пристроилась рядом и стала сортировать остальную выпечку, прежде чем разложить ее в витрину. Когда она обернулась, я разглядел у нее под глазами темные круги — следы всего того же беспокойства.
— Китнисс, у нас все под контролем. Не переживай. Даже Эффи здесь, в столь непривычно ранний для неё час, — я снова рассмеялся, кивнув на нашу бывшую сопровождающую.
Та, хоть и была одета безупречно, но явно уже вымоталась и двигалась как в замедленной съемке. Она нам тоже мило улыбнулась, но явно была не настроена на разговоры. Бедняжка. Китнисс отложила корзину и шагнула к Эффи. И неожиданно ее приобняла.
— Спасибо, — сказала она. Лицо Эффи озарилось от приятного удивления, и она в ответ просияла. Обычно выражения чувств от Китнисс не дождешься, и тут было чему удивиться.
Когда моя любовь вернулась за прилавок, я привлек ее к себе и поцеловал. Почувствовав, как она слегка дрожит, я не на шутку встревожился.
— Что не так?
— Ничего, правда, — ее ответ определённо ничего не объяснял.
— Ну же, скажи мне, — настаивал я.
Она вздохнула.
— Я нервничаю, вот и все. Мой единственный конек — охота. А как обслуживать людей, печь, вести бизнес я и понятия не имею. Да и особо дружелюбной меня не назовешь. Ты же знаешь, — она смущенно смолкла.
Ее ранимость совершенно меня обезоружила, и я погладил ее по щеке.
— Тебе не о чем волноваться. Мы втроем будем здесь заниматься покупателями, а тебе надо будет только прибираться на кухне и следить за таймером на печке. Все будет хорошо, я обещаю.
Они кивнула и посмотрела на настенные часы.
— Так мы уже готовы?
— Как никогда.
Я отпер парадную дверь и перевернул табличку на входе — теперь она гласила «Открыто». Китнисс подняла жалюзи, впуская внутрь свет раннего морозного утра. Мои глаза невольно приковало к себе низко висящее солнце, его ярко-рыжие лучи осветили её хрупкую фигурку. Она снова была вся в огне, и я так был заворожен этим зрелищем, что не замечал людей за окнами, пока не услышал, как она судорожно
— Пит! — прошептала она. — Так много народу…
Усилием воли я заставил себя отвести от неё взгляд и посмотреть в окно — вдоль тротуара стояла уже длиннющая очередь. Было всего семь утра, и я не мог поверить собственным глазам, столько людей уже явилось к нам. От населения Двенадцатого после бомбардировки осталась всего горстка людей, едва ли десятая часть, из них кое-кто осел в Тринадцатом, кто-то переехал в другие, более гостеприимные Дистрикты. И, несмотря на реконструкцию городского центра и возведение фабрики по производству лекарств, наш Дистрикт еще только начинал восставать из руин, людям в нелегкой борьбе пришлось сражаться со смертью и разрушениями. И добровольцы из других Дистриктов здесь все еще было немало.
Так что мне показалось, что этим утром возле пекарни собралось едва ли не все нынешнее население Дистрикта Двенадцать.
Как только в толпе заметили меня, все остальные звуки заглушили приветствия и аплодисменты. Там были и мерзкие папарацци, которые то и дело щелкали затворами своих камер и трясли удочками микрофонов, но радостные крики людей, которых я знал, знакомые лица, которые заметил, хотя на них и лежала тень приключившейся беды, все равно значили для меня намного больше. Китнисс же смотрела на них как затравленная лань, готовая сбежать, но ее присутствие здесь и сейчас было мне более чем необходимо. Все это было не только мое, и я жестом постарался ей об этом напомнить. Она замотала головой, но я был непреклонен.
— Пожалуйста, Китнисс, они пришли не только из-за меня.
Эффи, хотя и растерялась слегка, но тоже что-то зашептала Китнисс на ухо и тихонько подтолкнула ее в мою сторону. Взяв ее за руку, я потянул ее в сторону двери. Если до этого толпа шумела, но тут она внезапно разом смолкла. Я улыбнулся и помахал рукой — также, как махал когда-то толпе в Капитолии, когда поезд прибывал на первые наши Голодные Игры. Но теперь толпа не жаждала нашей крови. Это были мои земляки, наши земляки и меня захлестнула волна гордости и благодарности за то, что я вот так мог стоять перед ними. Прежде я не чувствовал себя Победителем — до этого момента, когда стоял в дверях нашей пекарни, и приветствовал всех и каждого с трепетом и благоговением в душе. Китнисс вцепилась в мою ладонь, не зная, как на все это реагировать, но один мимолетный взгляд ее дымчато-серых глаз все же дал мне знать, что и ее тоже тронуло все происходящее, эта людская радость, что мы оба наконец-то там, где нам нужно было очутиться. И в ответ она подарила присутствующим свою редкую, прекрасную улыбку, вызвав новый всплеск приветствий и оваций.
И тут справа появился Мэр Гринфилд, держащий за руку заспанного Уэсли. Мэр расцвел и потряс мне руку.
— Мы знаем, что вы не хотели особой помпы, но никто, как видите, не хотел оставаться в стороне, — он рассмеялся, и его голубые глаза сверкнули подлинным чувством. — Вы и не представляете, что это значит для Дистрикта, увидеть вас обоих цветущими после всех прошлых потерь, — сказав это, он оглядел толпу, и конец его речи потонул в новом взрыве криков и аплодисментов.
Уэсли тихо стоял возле отца, но, когда я пожал ему руку, он уже не мог сдержаться: