Горицвет. лесной роман. Часть 2
Шрифт:
Именно старообрядческий непреклонный характер этой партии вливал в инский общественный воздух мощный поток непримиримого благочестия. Именно от него исходила последовательная вражда ко всякого рода отступникам, покушавшимся на несомненно священные догматы. К этой партии принадлежали самые богатые люди уезда: текстильный фабрикант Восьмибратов, его закадычный приятель Беркутов - хозяин масляных и сырных заводов, разбросанных по разным углам губернии, судовладелец Бочкарев и еще несколько столь же сильных фигур. За каждым из них стояла большая семья, выстроенная, как крепкий дом из тщательно отесанных и превосходно подогнанных бревен. За каждым
Победить эту партию в единоборстве не представлялось возможным, потому что к ней примыкало почти все население Инска. И значит, прямого конфликта партий не могло быть по определению. Напротив, обычно наблюдалось взаимное тяготение, связанное, прежде всего с практическими соображениями. Купцам время от времени требовалась чиновничья поддержка в деловых начинаниях, а дворянская партия не могла обойтись без финансовых поступлений от представителей купечества. Но полного слияния этих двух составляющих "приличного общества" все же не наблюдалось. Одним казались неуместными праздность, зазнайство и некоторая легковесность барственных "мадамов". Вторых пугала чрезмерная суровость нравов и неоправданная претенциозность, исходившая от "бородачей".
Единственное в чем между ними наблюдалось полное согласие, так это в отношении к Вилке. По крайней мере, в формально провозглашаемом отношении к этому средоточию зла. Хотя в осуждении одной стороны при этом, безусловно, скрывалась тайная досада на упущенную огромную прибыль от веселых заведений, на которую приходилось идти вполне сознательно, повинуясь требованиям благочестивого канона. А за обличением другой пряталось стесненное рамками условностей желание как можно чаще и открыто пользоваться теми самыми удовольствиями, которые вслух приходилось клеймить и преследовать.
Примерно представляя себе весь этот характерный расклад сил и настроений, Елена Павловна могла лишь предположить, что необычно сильное раздражение в городе против Жекки на этот раз было вызвано именно единодушным неприятием всего, что касалось развлечений на Вилке. И, тем не менее, у нее тлела в душе слабая надежда на не слишком печальный исход. Что-то подсказывало ей, что как энергичное вмешательство самой Жекки, так и более снисходительный настрой в одной из партий, смогут привести к относительно благоприятному результату. Впрочем, пока это были всего лишь надежды.
В действительности, по мере того, как коляска, в которой ехали сестры, продвигалась в направлении Садового Бульвара, сердце Елены Павловны поминутно замирало и падало в незримую пропасть. Со всем жаром отливающей от него крови она чувствовала холод словно бы занемевших рук, нервную периодичность пульсирующей на шее крохотной жилки и неодолимую принужденность той неживой улыбки, что застыла теперь на ее бледных губах. Говорить о чем-то она была не в состоянии, но Жекки, по счастью, и не требовала, чтобы ее развлекали разговором. Елене Павловне при этом не оставалось ничего другого, как только сквозь собственные миражи страха наблюдать за сестрой, даже не пытаясь раньше времени предсказать, чем же все это закончится.
Ясный сухой свет солнечного дня уже наполнялся густыми предвечерними тонами, сквозившими сквозь чахлую желтую, а кое-где еще и пыльно-зеленую, листву деревьев, поднимающихся за фасадами домов. Вспыхивая матовым блеском на куполах Спасо-Преображенского собора, он пробегал, чередуясь с фиолетовой тенью, по булыжной ряби мостовой
При первом же столкновении с разминувшимся с ними извозчиком, который вез старуху Беркутову, не ответившую на Жеккин поклон, Елена Павловна увидела, каким беззаботным весельем загорелись глаза сестры. Вторично такой же веселый блеск вспыхнул в них, когда, проехав Дворянскую, они чуть замешкались на повороте к Бульвару, и увидели на тротуаре перед бакалейным магазином огромного рыжебородого детину в малиновой куртке, только что вышедшего с корзиной, доверху набитой всякой снедью. Жекки остановила намеренно пристальный взгляд на его широком, усыпанном крупными веснушками, лице. Рыжий гигант почему-то осклабился дураковатой благодушной улыбкой и, пророкотав во всю луженую глотку: "Наше вам почтение", помахал мощной правой лапой, обмотанной поперек пятерни белым платком.
– Кто это?
– только и вымолвила Елена Павловна, даже не рискнув оглянуться на оставшегося позади великана.
– Сом, - коротко отозвалась Жекки и почему-то по-детски смешно захихикала.
Елена Павловна не стала докучать ей расспросами, потому что они уже въехали на Садовый Бульвар. Извозчик высадил их возле кондитерской Матвеева.
XII
Гуляющая публика заполнила весь Бульвар. По широкой липовой аллее, упиравшейся одним концом в набережную, где под полотняным навесом играл духовой оркестр, неспешно в обоих направлениях - туда и обратно, - бродили нарядные горожане, в основном, степенные пары, разбавленные более многочисленными группами с детьми или иными выводками родственников. Всё шло чинно и благонамеренно.
Жекки, подхватив одной рукой локоть сестры, а другой, удерживая легкий, сквозящий оранжевым светом, зонтик, словно повинуясь веянью медленных "Амурских волн", потянула Елену Павловну за собой. Елена Павловна, ни жива, ни мертва, ощущая все ту же натянутую неподвижность улыбки на своих окаменевших губах, покорно повлеклась за сестрой. Когда они вошли в аллею и окунулись в толпу, у нее было такое чувство, будто она только что рухнула с обрыва вниз головой. И только горячее уверенное прикосновение Жеккиной руки и ничем до сих пор не поколебленное радостное спокойствие, отражавшееся в каждом взгляде, в каждом движении упрямой Малышки, еще как-то удерживало Елену Павловну от постыдного бегства. "Боже мой, боже мой", - монотонно проносилось в ее голове, словно за одну секунду превратившейся в пустой резиновый мяч. Все мысли и ощущения сосредоточились на одном - непреодолимом томительном страхе ожидания, страхе неизвестности. Оставалось только положиться на Жекки. Но что она могла?
Как только они появились на Бульваре, ряды гуляющих, вокруг них словно раздвинулись. Словно в разноцветный, испещренный белыми кружками дамских зонтиков, равномерный поток вдруг кто-то бросил с высоты тяжелый камень, от которого одномоментно начали разбегаться круги. Этого нельзя было не почувствовать. Проходившие мимо люди ускоряли шаги, стараясь изо всех сил пройти так, чтобы не встретиться с ними глазами. Встречные в лучшем случае едва заметно кивали, некоторые в ужасе округляли глаза, а иные уж совсем демонстративно разворачивались или, остановившись, бросали негодующие взгляды.