Город из воды и песка
Шрифт:
Но пятницы! Пятницы же нельзя не любить! В пятницу нельзя не влюбиться! Можно хандрить в понедельник, не замечать вторники и среды, в четверг вообще лежать зубами к стенке, а в пятницу надо… влюбиться! Сильно, крепко, всем своим существом, запертым в небольшой клетке из двенадцати пар рёбер. Так, чтобы стало сложно дышать. И не хотелось говорить. А только смотреть вдаль за горизонт, где воображаемая линия делит твою жизнь на «с ним» и «без него», на «до» и «после». И всё, что в твоей голове, всё, что ты выдумал, представил себе, собрал по крупицам фраз, обрывкам разговоров, звукам голоса, шелесту дыхания —
Войнов нашёл на ютьюбе The Cure — Friday I’m in love?, скопировал ссылку и послал Саше. Отправленное им вчера сообщение так и стояло с тёмными галочками — не прочитано. Сашка болеет — а он тут со своими пятницами, с растрёпанным Робертом Смитом, со своей (нужной ли? хоть немного?) любовью…
Он на минуту завис, думая, стоит ли написать что-то или, может, Сашу не трогать? А если ему в самом деле невъебенно херово? Ну мало ли у кого как проходит простуда. Одни, бывает, чувствуют только лёгкий озноб по вечерам, першение в горле и неясное недомогание (у Войнова так бывало, когда организм был истощён, сигнализировал, мол, надо остановиться, взять передышку), а другим выкручивает суставы и мышцы, жарит температура и колотит по полночи.
И всё-таки написал: «Сам не заметил, как успел привыкнуть к твоему бодрому утру. Мне тебя не хватает. Как ты? У меня есть малина. Большая банка. Я бы привёз… Но… Но… Ты знаешь, сколько у нас этих «но». Поправляйся, пожалуйста».
Войнов отправил, подумал, что сообщение получилось дурацким. Каким-то вообще ни о чём. Не таким, каким бы он хотел. И не о том, о чём он хотел бы сказать.
Догнало и опять схватило ощущение того, что Саша ускользает, что он слишком далёк для того, чтобы можно было сделать что-то реальное, видимое. Даже его фотографии, его коленки и родинки казались сгенерированными цифровой паутиной картинками, миражами, как кажущийся мокрым асфальт на раскалённом шоссе, по которому мчатся машины.
Работа тоже настроения не добавляла (кто бы сомневался). Тёмыч отбыл по делам до следующей среды и за главного, с правом подписи, оставил Войнова. А всё почему? Один зам был в отпуске, второго Тёмыч, взъевшись, на днях уволил. И вот как бы — фигасе ситуация — некого на хозяйстве оставить! Ну что ж, придётся вам, Никита Максимыч — деваться-то некуда. Войнов уже понимал, что суббота будет рабочей. А вся следующая неделя, ну до среды так точно, обещает быть истинно адской. Ладно, если бы только Тёмыч отчалил, но ведь ещё и нихт ни одного зама. Охо-хо… К матери как бы попасть. Обещал уже.
В теперешней пятнице был только один плюс: Войнов никогда бы не подумал раньше, что так решит — до фига работы. Надо было успевать делать непосредственно свои, а потом ещё и дела босса. Вечно что-то тащили на подпись — Войнов разбирался. Пару документов завернул — сырые. Пару решил не подписывать — слишком скользкие, потом, если что, говна не оберётся, это всё были дела Тёмыча, куда Войнов не лез, да и слава богу.
Во время ланча смотался
Может быть, это было и не самое правильное решение в свете того, что происходило у него в жизни, но видеть Войнову никого не хотелось ещё больше. Он выбрал из ланчей тот, что подавался с первым, взял себе суп из лосося и салат с отбивной. Хотелось выпить чего-нибудь лёгкого алкогольного, хоть бы и вина — но хрен там, ему же за руль и на работу. Довольствовался апельсиновым соком. Хотя сок ему был совсем, абсолютно не в помощь. Ведь даже его утреннее сообщение (Войнов проверил) оставалось непрочитанным. В голову полезли всякие мысли: что там с Сашей, как он? Совсем плохо? Прислал бы хоть смайлик, чтобы Войнов не волновался, чтобы знал, что жив, пусть и не совсем здоров.
Стало думаться, а мысли как кони — не удержишь, что Сашу он потеряет, не сумеет пробиться. Ведь что у Войнова есть? Голос, две фотографии — кусочки пазла. Определённая степень доверия. Есть хрупкая паутина, тонкая ткань разговоров, которую оба плетут неуверенно и осторожно. Есть любовь к книгам и музыке. Есть даже чудо, что-то сродни магии — мистерия стихов и признаний. Есть сумасшедший беспокойный секс — всегда желанный и яркий, когда не приходится сомневаться, что тебя поймут даже по вздоху, по стону. Но кроме этого? Нет ничего мало-мальски реального. Ничего, за что можно было бы ухватиться, как за рукав пиджака или за штанину, и умолять: «Прошу тебя, не уходи! Останься! Нам ведь так хорошо вместе!»
Господи, Войнов чего бы только не отдал за то, чтобы быть с Сашей! Конечно, он ещё не настолько обезумел, чтобы спускаться за ним в ад, как Орфей за Эвридикой, но если подумать, то ведь это только вопрос времени. И если он сможет ещё приблизиться к Саше, если оставит, выбьет образ под кожей — то он и спустится, погрузится в воды небытия, лишь бы добраться до него, возлюбленного, оставить себе, облечься, увиться, заполниться. Саней, Санечкой, Сашей… Какая же странная мука! Невозможное просто безумие.
Войнов открыл список контактов, нажал номер Вольфа. Он знал, что не стоит звонить в такое время, но подумал, что, может быть, Вольф тоже обедает и было бы здорово разузнать, как у него дела, убедиться, что всё хорошо — ну окей, хотя бы неплохо и сносно. С воскресенья, проведенного вместе на даче, Войнов чувствовал что-то вроде ответственности, какой-то необходимости знать, что с Вольфом всё в норме. «Мы всегда в ответе за тех, кого приручили». Вольф, конечно, не был войновским питомцем, но по отношению к нему Войнов чувствовал нечто похожее.
— Как всё идёт, дружище? — спросил Войнов после приветствий.
— Я бы сказал, что скучать некогда.
— У меня, ха-ха, так же. Артём уехал и оставил меня за главного.
— И как тебе в роли босса? — поинтересовался Вольф.
— Не нравится! — рассмеялся Войнов. — Ну а как ты вообще?
— Нормально. Если ты в смысле душевного состояния, то в порядке. Стараюсь не думать. Сейчас много работы.
— Я всё-таки, знаешь, переживаю немного…
— Нет, Ник, не стоит. Со мной ничего не случится.