Господин следователь. Книга пятая
Шрифт:
— Аленка, так и я серьезно. Можно обещать только выполнимое. Поэтому, ты мне сначала скажи — что пообещать должен? — хмыкнул я.
Аленкой я стал называть Леночку недавно, но ей это имя ужасно нравилось. Да и мне тоже. Все время говорить Лена или Леночка, как-то приторно, а называть невесту Ленкой язык не поворачивался. Одна Ленка у меня уже есть. Вернее, была.
— Нет, ты сначала пообещай, а потом я скажу, что ты мне должен пообещать.
— Солнышко мое, но так же нельзя. Я тебе сейчас ляпну — а ты мне скажешь, мол, желаю, чтобы я, предположим,
Леночка быстренько посмотрела — а где там матушка с теткой, быстренько поцеловала меня в губы.
— Глупый ты у меня, — покачала головой невеста. — И в кого ты такой? Как за такого глупенького замуж-то выходить? А ведь придется.
Всегда казалось, что женщина, связывая свою судьбу с мужчиной, сразу же приобретает первого ребенка. Или я ошибаюсь?
— Надо было меня заранее найти и воспитать, — хмыкнул я. Вспомнив про свое маленькое стихийное бедствие, вздохнул: — Вон, кухарка моя, даром, что ей всего четырнадцать лет, уже мужа подыскивает. Говорит — заранее надо присмотреться, чтобы потом не жаловаться.
— О, твоя юная кухарка настоящее чудо! — насмешливо проговорила Аленка, словно она была старше Нюшки невесть на сколько лет. — Или, как ты однажды сказал — «чудо в перьях». Девочки, которые с ней уроки ведут, говорят — все время спрашивает, понадобится это в жизни или нет? Скажем, зачем ей нужна теорема Пифагора?
Я только руками развел (мысленно, потому что одна рука занята объятиями). Предположим, теорему Пифагора о том, что сумма квадратов длин катетов равна квадрату длины гипотенузы даже я докажу, при всей своей математической дремучести, только мне в жизни это ни разу не пригодилось. Но когда ее изучали — не то в пятом, не то в шестом классе, учил и не вякал. Но Нюшка, с ее прагматизмом, может и взбрыкнуть.
— Да, они очень просили, чтобы ты повлиял на свою кухарку, а иначе они откажутся проводить уроки.
Ну, если откажутся, то одна останется без денег, а вторая без козьего молока. Но перевести разговор на Нюшку не удалось.
— Ладно, Иван Александрович, ты мне зубы не заговаривай, — твердо заявила моя кареглазка. — Пообещай мне, что ты не станешь больше рисковать жизнью! Я еще даже замуж не успела выйти, а ты меня вдовой собираешься оставить.
— Аленка, а когда я рисковал жизнью? — слегка удивился я. Решив перевести все в шутку, сказал: — Ты же знаешь, что у меня служба бумажная, кабинетная.
— Ваня, я могу и обидеться, — сообщила Леночка, а в уголках глаз у моей любимой девушки показались слезы.
— Нет, я серьезно. С чего ты взяла, что я жизнью рисковал? Если ты про случай с офицерами, так тут извини, выбора не было Либо они меня, либо я.
— Ваня, весь город знает, кто грабителей ловил. А я решила, что и идея твоя. Кто бы еще до католического святого додумался? У нас в гимназии уже неделю спорят — есть такой святой Карл ли нет? Батюшка, что Закон Божие ведет, отмахнулся — мол, не вашего ума дело. А еще я знаю, что ты сам в часовне сидел. И не спорь, мне точно о том
Ну вот, а ведь я просил Абрютина никому не болтать. Но, думаю, Василий здесь не при чем. У него в Череповце двенадцать городовых, а еще помощник, счетовод с бухгалтером, канцелярист, а у каждого семья, друзья и знакомые. Достаточно одному дома что-то брякнуть, жена или теща услышат, а завтра будет известно всему городу.
Отпираться бессмысленно.
— Лен, ты права, — кивнул я. — Идея была моя. Согласен, эту работу полиция должна исполнять, но уж очень хотелось грабителей поймать. И слух про святого в золотой раке я распустил. Надо же было негодяев чем-то серьезным привлечь.
— Фантазер ты у меня…— вздохнула Леночка.
— Так я фантазировал только по делу, ради службы. Вообще, только тебе и признаюсь, что не я подвиги барона придумал. Был и на самом деле такой барон — Карл Фридрих фон Мюнхгаузен. Служил он в России, потом в отставку ушел. Но ни в сражениях, ни в войнах участия не принимал, а умер у себя на родине. Понятное дело, что не погибал он в турецком плену и никто его к лику святых не причислял. Известен был, как отчаянный враль. И о его подвигах — выдуманных, разумеется, целую книгу сочинили[1]. Но про настоящего-то святого сочинять как-то неудобно.
— Да и грех это, — согласилась Аленка.
Согласен, грех. Мне и батюшка о том говорил. Отец благочинный, который в Женской гимназии Закон Божий ведет. Молодец, отец Косма, не раскололся и не похвастался перед девчонками. Значит, о его участие мне говорить не след даже невесте.
Леночка покачала головой, но потом снова спросила:
— Но почему же сам-то засел? Придумал, нафантазировал — честь тебе и слава, но исполнять-то должны полицейские. Ты же говорил, что Василий Яковлевич твой друг? Он что, не мог городовому приказать? Какой же он после этого друг? А ты его шафером хочешь на свадьбу взять.
— Нет, Аленка, ты не права. Господин исправник сам хотел сесть в засаду.
— Так пусть бы сам и садился.
— А кто бы полицией руководить стал? Той, что в засаде сидела. И вообще… Понимаешь, мне показалось неприличным, если я кого-то рисковать заставлю. Но там и риска-то особого не было. Скорее — скучно и холодно. Я просто сидел, а в засаде городовые ждали. Они люди толковые, почти все с боевым опытом. Да и начальство у них боевое — Абрютин в русско-турецкую воевал, Ухтомский — еще и Крымскую застал.
— Ваня, ты должен пообещать, что не станешь рисковать жизнью. Я не за себя прошу, а ради нашего ребенка! — торжественно потребовала Аленка.
— Какого ребенка? — вытаращился я.
В комнату влетела Ксения Глебовна. Держась за сердце, спросила:
— Лена, как?! У тебя будет ребенок?
Я посмотрел на Лену, перевел взгляд на будущую тещу. Где это она скрывалась? Не иначе, сидела за стенкой и подслушивала. Научилась плохому у зятя.
— Лена, что за ребенок?! — звенящим от возмущения голосом повторила Ксения Глебовна.