Господин следователь. Книга пятая
Шрифт:
— Как, что за ребенок? Наш с Иваном. Ведь после того, как мы поженимся, у нас будут дети, — не моргнув глазом ответила Аленка.
— Лена, не нужно так пугать! — возмущенно воскликнула будущая теща.
— А тебе, маменька, не нужно подслушивать, — парировала кареглазка. — И вообще, мне надоело, что за каждым моим шагом, за каждым словом следят, словно я живу не в доме у тетушки, а сижу в тюрьме, а ко мне приставлены надзирательницы.
— Ну, знаешь ли! — еще больше возмутилась Бравлина-старшая. — Как ты можешь сравнивать дом своей тетушки с тюрьмой, а родную
Определенно, во время нашего первого знакомства, госпожа Бравлина казалась мне гораздо мудрее. А здесь включилось «яжмать». Хотел сказать, что в тюрьмах за каждым шагом арестантов никто не следит, сидят они по камерам и сидят, а все надзиратели бродят по коридорам, но не успел. Может, и хорошо, что не успел. Мама с дочкой помирятся, а зять останется крайним.
Утихомиривать назревающий скандал примчалась тетушка.
— Ксения… Елена… Ну что вы опять сцепились, словно две кошки?
Ого, значит, в доме Десятовых это уже не первая стычка мамы и дочери?
— Анна, ты представляешь, моя дочь считает меня надзирательницей! — пожаловалась матушка на дочку. Правда, не сказала, что Аленка говорила во множественном числе.
— Лена, ну как тебе не стыдно!
— Анна Николаевна, ей очень стыдно, — вмешался я. — Но ругать следует не Леночку, а меня.
Теперь все трое уставились на меня.
— Иван Александрович, а вас-то за что? — удивилась будущая теща, а к ней присоединилась и Леночка:
— Да, Ваня, а ты-то при чем?
— Там, где собирается больше двух женщин, всегда виноват мужчина, — пояснил я. — А коли других мужчин под рукой нет, то пусть виноват буду я.
Сам не понял — что это такое я высказал, но женщины впали в легкую оторопь, а матушка передумала обижаться на дочь.
Бравлина-старшая не торопилась возвращаться на Белое озеро. Интересно, почему моя будущая теща опасается за репутацию дочери, но не боится оставлять мужа одного в Белозерске? И отчего ее золовка до сих пор не выставила невестку? А как было бы хорошо, если бы Ксения Глебовна гуляла сейчас вдоль заснеженного берега, приценивалась к судакам или щукам, а не торчала поблизости. Но это только мечты.
Старшие родственницы переглянулись и гордо удалились. Мы с Леночкой прислушались к их шагам, пытаясь определить — далеко ли ушли, или опять засели в засаде?
— Нет, так жить нельзя, — вздохнул я, обняв Аленку и прижимая ее к себе. — Начинаю думать, что тебя пора воровать. Давай не станем осени дожидаться, а прямо сейчас и сбежим? Я бы договорился с каким-нибудь батюшкой — лучше не в городе, а в деревне… О, я Литтенбранту напишу! У него там настоятель в приятелях ходит. Сегодня сбегать не будем… Вот, завтра или послезавтра можно. Заберу тебя после уроков, поедем, да обвенчаемся. Свадьба, конечно, скромная выйдет, для друзей. Жить будем у меня. Наталья Никифоровна за дом триста рублей хочет, у меня они есть. На первое время сойдет.
— Скандал будет, — хмыкнула Леночка, уткнув носик мне в плечо.
— Скандалом больше, скандалом меньше — кто их считать станет? — философски заявил я, сам уткнувшись носом в волосы своей любимой. — С должности
— Ваня! — возмутилась Леночка. Попыталась даже отстраниться, но была пленена, поцелована и опять прижата. И не к плечу даже, а к груди.
— Рубашку я тебе сам куплю, — пообещал я, прикасаясь губами к волосам невесты. — А хочешь — даже и паранджу, чтобы никто на тебя не заглядывался.
— Как хорошо, — вздохнула моя кареглазка, обнимая меня и прижимаясь еще плотнее. — Умерла бы от счастья.
И мне было тоже хорошо. Даже и странно. Уже не в первый раз подумал, что я, взрослый мужчина, с определенным опытом, касающихся женщин. Двадцать с небольшим гаком биологических лет, гормоны играют. А здесь, словно старшеклассник, и счастлив от того, что рядом любимая девушка, которую можно обнять и поцеловать. Вдохнуть аромат ее волос, а больше, пожалуй, ничего и не надо. И про Аленку без рубашки глупость сказал. Если увижу любимую обнаженной, просто умру от счастья.
— Сон мне давеча странный приснился, — задумчиво проговорила Аленка. — Я обычно сны забываю, а ты про рубашку заговорил, я сон и вспомнила.
— А что за сон? — полюбопытствовал я.
— Будто гуляем мы с тобой по Москве… Но я в Москве никогда не была, но знала, что это Москва. Сначала в каком-то подземелье мы с тобой были — но очень светлом, а стены не то мрамором, не то гранитом отделаны. Может, подземный дворец? Люди вокруг странные. Мужчины, женщины, дети. А мимо нас непонятно что проносится — какие-то рыбы огромные. Шум, лязг. Мне стало страшно, я в твою руку вцепилась. Ты меня наверх вывел, но мы по лестнице поднимались, которая сама едет. Вышли — а там дома огромные. Понимаю, что в Москве дома огромные. Но я в Петербурге бывала, там таких нет.
Я слушал Леночку и пытался понять — а не один ли сон мы с ней видели? И как такое возможно? Допустим, я видел сон, в котором смешалось и мое прошлое, и настоящее. Но Леночку-то как могло занести в Москву? Подземелье — это же метро, а рыбы — поезда метрополитена.
— А памятника в твоем сне не было?
— Знаешь, памятник был, — растерянно отозвалась Леночка. — Молодой мужчина в бронзе, неподалеку от него конь с крыльями, похожий на Пегаса.
— Не помнишь, чей это памятник?
— Не помню, — покачала Леночка головой, потом спохватилась: — А знаешь, отчего-то помню. У него на постаменте написано — Есенин. А почему ты про памятник спросил?
— М-да, — пробормотал я. — Нам с тобой уже и сны похожие снятся. Мне тоже снилось и подземелье, где поезда мчатся, а потом станция, мы вышли и пошли по Тверскому бульвару. Правда, я в Москве сам не был ни разу.
— А что еще тебе снилось? — требовательно спросила Леночка. — Снилось, во что я была одета?
— Снилось. Ты была в гимназическом платье.
— Фух. Слава богу.
— А что не так? Тебе самой что приснилось?
— А мне приснилось, что я одета совсем неприлично, — засмущалась Аленка. — Я даже и говорить не стану…