Господин следователь. Книга пятая
Шрифт:
— А что там неприличного было? — заинтересовался я. — Что там такого, что нельзя сказать будущему мужу?
Аленка прикусила губу, потом прошептала:
— У меня ноги голые были! А почему — я так и не поняла. Разве так можно?
Мне стало смешно. Вот, «рыбки» ее не особо смутили, а голые ноги…
— Я помню — в моем сне барышни либо в коротких штанишках ходили, либо в коротеньких юбочках. Значит, и на тебе что-то похожее было.
— Фу, как это неприлично!
Эх, Леночка, как хорошо, что тебе не приснилась мода, когда девушки носили джинсы с низкой посадкой.
— А тебе не приснилось, что ты меня попросила восточный халатик купить?
— Не помню. Я как на свои голые ноги посмотрела, сразу проснулась. Знаешь, как стыдно стало? Как это можно с голыми ногами ходить? А что тебе еще снилось?
— Снилось, что я постарше, чем сейчас.
— Вот этого я не запомнила. Но отчего-то помню, что я тебя во сне Димой звала.
Да уж… Не верь, как говорится снам, все сны обман. Заглянула девочка из девятнадцатого века в далекое будущее, уже странно.
— Чего только не приснится. Странно, конечно, что мы с тобой один сон видели. Но все бывает, — философски заметил я.
— Ваня, мне иногда страшно становится, — сказала кареглазка. Отстранившись, спросила: — Скажи, ты любишь смотреть на звездное небо?
— Люблю… — неуверенно ответил я, пытаясь вспомнить — когда в последний раз видел звездное небо? В той жизни особо на небо и не смотрел, а в этой… В этой, тем более, потому что спать ложусь рано. — Но я уже и не помню, когда на небо смотрел.
— Просто, я иной раз, когда в твои глаза смотрю, звездное небо вспоминаю. В августе лучше всего звезды смотреть. Ночи темные, а небо ясное. Я, когда на звезды смотрю, становится не по себе.
— Мне тоже, — вздохнул я. — Кажется — звезд так много, они такие далекие, а ты всего лишь песчинка.
— А я, когда в твои глаза смотрю, ты мне таким одиноким кажешься, словно звезда. Или, будто ты сам осколок звезды.
— Какой же я одинокий, если у меня есть ты? — улыбнулся я. — Мы, как-нибудь вместе на небо посмотрим. Станем смотреть, а сами за руки будем держаться. А вдвоем ничего не страшно, даже звезды.
Но это я просто храбрился, потому что от слов Аленки мне стало не по себе. Необычная у меня невеста. Сон видела такой, который не должна была видеть. И словно бы поняла мою «нездешность». Настроение стало такое, что нужно спеть. Гитара у меня здесь.
— Давай я тебе песню спою? — предложил я. — Только сразу скажу, что она грустная. Опять-таки — не знаю, кто автор. Но не я.
— Давай, — обрадовалась Аленка. — Сейчас за твоей гитарой схожу, и маму с тетушкой позову.
— Мне звезда упала на ладошку.
Я ее спросил — Откуда ты?
— Дайте мне передохнуть немножко,
я с такой летела высоты.
А потом добавила сверкая,
словно колокольчик прозвенел:
— Не смотрите, что невелика я…
Может быть великим мой удел.
К последнему куплету мне самому стало грустно.
— Говорил я долго, но напрасно.
Долго, слишком долго говорил…
Не
было у нее немного сил[2].
Когда закончил петь, рыдали все присутствующие в комнате, а из-за дверей доносилось всхлипывание прислуги. Всем было жалко маленькую уставшую звездочку. Если бы умел — сам бы поплакал.
[1] Первое издание приключений барона Мюнхгаузена на русском языке см.: Рудольф Эрих Распе. Приключения барона Манхгаузена. Спб.: Издание М. О. Вольфа, 1864 г.
[2] Александр Дольский
Глава двенадцатая
«Русский стиль»
Я взирал на вывеску, появившуюся на стене гостиницы «Англатер», словно коза в афишу. Нет, рогатой у меня еще учиться и учиться. Коза — животина умная, она не станет терять время на всякую ерунду, даже если это имеет отношение к монументальному искусству. А то, на что я пялился, скорее бы подошла другой эпохе, когда искусство шагнуло к людям.
Оказывается, гостиница, в которой я обитал по приезду в Череповец, теперь именуется «Москвой». Прежняя вывеска была скромнее, узкая, в два цвета — черный и белый, а эта — длинная, вдоль всего фасада, шириной не меньше сажени, красные буквы на синем фоне, да еще и с изображением конного памятника нашему первому императору.
Ходил сегодня в Воскресенский собор, на обратном пути увидел, что недавно еще заброшенная гостиница вдруг ожила. Кажется, с неделю на службе не был? Ну, как-то так. А тут вдруг и дымом запахло, и забор подновили, вывеска новая. И не просто текст, а живопИсь. Мурал.
Рисунок для уездного города не плох. Вон, даже усы и нахмуренные брови у государя на вздыбленном коне прорисованы. Вот только, отчего он здесь вообще изображен? С какого бока Медный всадник к Москве? Начал лихорадочно вспоминать — не перепутал ли чего? Нет, уж настолько-то не перепутать. Может, это какой-то другой всадник? Если Москва, и конный памятник, то сразу вспоминается Юрий Долгорукий на Тверской площади. Но основателя столицы увековечили гораздо позже. Не то на юбилей столицы, не то в пятидесятые годы. До этого там стоял памятник… Кому-то стоял. А, генералу Скобелеву. Но Скобелев — а это я точно знаю, умер два года назад и памятник ему пока не стоит. Да и вообще, Скобелева увековечили незадолго до Первой Мировой войны.
Как не ломал голову, не смог вспомнить. Или, в этой реальности Петр скачет в Москве? Теоретически, в Первопрестольной могла где-нибудь стоять копия с работы Фальконе, а я об этом мог и не знать.
— Доброго утра, Иван Александрович, — послышался женский голос.
Господи, кого же я вижу!
— Здравствуйте, Анастасия Тихоновна, — поприветствовал я хозяйку гостиницы.
Говорили, что после выхода из тюрьмы госпожа Кошелева «Англетер» собиралась продавать и съехать из Череповца. А тут, вишь, не съехала. Видимо, в цене с покупателем не сошлась. Возможно, что Анастасия Тихоновна временно здесь обитает, утрясает вопросы купли-продали, а скоро съедет. А новое название гостинице дал новый владелец.