Господин следователь. Книга седьмая
Шрифт:
— Не положено, — строго отвечал проводник. — Вот, когда вас к государю императору вызовут — тогда и поедете.
Коллежский асессор что-то проворчал, но покорно отправился к другому вагону.
— А нам сюда, — указал батюшка как раз на последний вагон, присовокупив: — В этом вагоне министры едут, разные сановники, да прочий люд, вроде тебя, которым государь аудиенцию назначил. А остальные, кто просто при дворце служит — в других.
Что ж, если мне нынче положено прокатиться в «министерском» вагоне, отказываться не стану. Да и как отказываться, если у батюшки при себе жетончик,
Уселись, вагончик тронулся.
— Иван, ты мне вот что скажи… — начал отец, посматривая на меня исподлобья. — Хочу с тобой кое о чем поговорить, но не знаю, как ты это воспримешь.
Явно что-то хочет спросить, но смущается.
— Батюшка, спрашивай.
— Шибко меня смущает, что твоя невеста срок свадьбы решила перенести, — сказал-таки батюшка. — Ты уж прости, но обычно, барышня, ежели своего жениха любит, желает поскорее с ним свадьбу сыграть.
Эх, а уж меня-то это как смущает. Я-то себе уже картинку семейной жизни нарисовал — чтобы у нас с Леночкой свой дом был, и не меньше трех ребятишек. И с чего это у меня такие желания? С той Ленкой, из прошлой жизни, мы только до двух договорились.
— Как я думаю, моя Елена желает пользу обществу приносить, — осторожно сказал я. — Подружки у нее на разные курсы идут, а что она? Дескать — станет женой провинциального следователя, вот и все.
— Все нынче как-то по-дурацки у вас. Вот, то ли дело в мое время было, — пустился отец в рассуждения. — Хоть девка какая, а хоть и барышня, твердо знали — замуж идти, деток нарожать, супругу своему быть опорой. Эх, молодежь-молодежь…
— Батюшка, ты так рассуждаешь, как будто тебе лет сто, а тебе и всего сорок семь. — хмыкнул я. — Да кое-кто считает, что молодость до сорока четырех лет длится. Так что, ты сам немного от молодых ушел.
Промолчу, что так считает Всемирная организация здравоохранения, из-за того, что общество стареет. И пенсионную реформу как-то оправдывать нужно.
Отец ничего не сказал, но малость приосанился. Вишь, даже пузо втянул.
— Я, Ваня, к тому речь веду, что может и так быть, что твоя невеста вовсе от свадьбы откажется.
— Обидно будет, — честно ответил я.
Наверное, если бы мое сознание было сознанием двадцатилетнего человека, а не того, кем я был на самом-то деле — тридцатилетнего, ответил бы по-другому. Мол — быть такого не может, Леночка от меня ни за что не откажется. Да и чувствовал бы себя иначе. Но в прошлой жизни у меня был кое-какой опыт расставания, поэтому знал — будет и больно, и печально, но руки на себя я не наложу, и в конце концов смогу пережить.
— Будет обидно, горько, но что поделать? Жизнь есть жизнь, готовых рецептов не бывает.
Отец пристально посмотрел на меня, покачал головой:
— Что ж, отрадно слышать. Теперь дозволь у тебя узнать — как ты к своей Анечке относишься?
— В каком смысле? — не понял я. — Я уже маменьке говорил — как к младшей сестренке.
— Ваня, а теперь выслушай меня, только обижаться не вздумай, хорошо?
— Попробую, — кивнул я.
Отец немного помялся, видимо, задумывался — как ему приступить к разговору. Наконец, решился.
—
— Не очень.
— Не очень… — повторил батюшка мои слова, снова хмыкнул. — Так вот, дорогой сынок, иной раз от такой дружбы между мужчиной и женщиной детишки появляются — смекаешь?
— Ага.
— Смекаешь, значит, уже неплохо. И ты мне сейчас не говори, что Анечка — ребенок. Ну да, девчонке пятнадцать лет, выглядит помладше, только, родной мой, это все преходяще. Год-два, вытянется девчонка, из нее настоящая красавица выйдет. Да она и сейчас уже очень красивая. Неужели не видишь? Вы в Москву уезжали три месяца назад. Может, ты-то и не заметил, а я вижу — растет девчонка и хорошеет.
Растет и хорошеет? А я и не разглядел. Ишь, какой у меня отце-то глазастый. Все он видит.
— И есть в кого барышне быть красивой, — заметил батюшка со значением. — Князья Голицыны свою породу столетиями улучшали, думаю, что и матушка Анечки твой красивой была.
Про красоту покойной Аниной мамки не знаю, но не запал бы столичный барин на некрасивую.
— Батюшка, а давай — без намеков. Прямо скажи — чего ты опасаешься? — поинтересовался я. Мне уже и на самом деле надоели намеки, экивоки.
— А опасаюсь Ваня, что ты ребенка девчонке сотворишь — прости за такие слова, а потом жениться на ней захочешь. Ты же у меня человек благородный, знаю.
— И ты мне хочешь сказать, что ежели захочу жениться на Анне, то ты мне не позволишь? — улыбнулся я.
— А как я тебе не позволю? — повел плечами отец. — Смогу запретить тебе в церковь идти? Наследства лишить?
— В церковь не запретишь, а наследства лишить можешь.
— Вот-вот… Догадываюсь, что ты скажешь — лишили, так и ладно, я проживу.
Вишь, а я считал, что выгляжу в глазах отца очень послушным сыном, который шагу не может ступить, чтобы не посоветоваться с родителями. И уж тем более без родительского благословления под венец и сам не пойдет, и девушку свою не поведет. А он меня «просчитал». Я ведь и на самом деле так думал. Разумеется, не из-за Аньки, а из-за Леночки. Были у меня некоторые сомнения, что родители попытаются запретить мне жениться. Про наследство пока вообще заморачиваться не стану — дай Бог отцу крепкого здоровья, но без родительской материальной поддержки будет мне кисло. Но, ежели здраво подумать — то проживу. Жалованье у меня неплохое, гонорары, опять-таки.
— Нет, батюшка, не беспокойся, на Анне я жениться не собираюсь, — принялся успокаивать отца. — К тому же, если ты ее красоту заметил, так и ум мог бы отметить. Барышня — не просто умница, она еще и мыслит рационально. Понимает, что для замужества нужно ровню искать. Вот, даст-то Бог, аттестат получит, поступит на Медицинские курсы, а там себе какого-нибудь студента присмотрит.
— На женских-то курсах? — усмехнулся отец.
— Так ведь курсы — не женский монастырь. Ладно, пусть не студента, а какого-нибудь молодого чиновника, лекаря. Или она вообще замуж не выйдет, а науке себя посвятит. Пусть сама решает как лучше.