Господин следователь

Шалашов Евгений Васильевич

Сетуя на жадную администрацию города, Михаил Артемович почесал затылок, потом принялся расчесывать подбородок. Ишь, ведь врет, собака такая. И глазенки хитрющие. А олеин что такое? Кажется, пальмовое масло. Разве оно уже было?

– Так за чем дело стало? – улыбнулся я, делая вид, что не понимаю.

– Я же и говорю – маслица олеинового надо купить. Или свечечек бы не худо. И не сальных, а восковых.

Значит, из меня таким витиеватым способом выжимают взятку? Не совсем взятку, мзду. И ведь знает, скотина, что я судебный чиновник и сын вице-губернатора. Рыкнуть на него, что ли? Допустим, нарычу, так

что толку? Будет он свои архивы месяц, если не два перебирать, потом скажет – ничего, мол, не отыскал. Плавали, знаем.

– А если я вам сам свечек куплю? – поинтересовался я. – Сколько нужно? Десять? Пятьдесят?

– Не, ваше благородие, лучше не стоит. Купить-то вы купите, а если не тех?

– Гранаты у него не той системы, – со вздохом сказал я.

– Не понял-с? Что за гранаты?

– Это я так, к слову, – хмыкнул я. Мысленно вздохнув, спросил: – Рублика хватит на свечки?

– Ой, ваше благородие, предостаточно! – расцвет канцелярист-архивариус.

– Вот, Михаил Артемович, тебе рубль, – припечатал я к столу архивариуса бумажку. – Если ты мне отыщешь хоть какую-то зацепочку да хоть упоминание о Двойнишникове – случай какой странный, непонятки, – то выложу я тебе еще рубль. Нет, даже полтора. Договорись?

– Ваше высокородие, я со всей душой, – окончательно расцвел архивариус, повысив меня в чине аж до 5 класса. – Вот вечерочком свечек куплю, с завтрашнего дня и засяду. Что-то такое вертится, но не помню. Искать надобно. И как найду – сразу же сам к вам и прибегу.

Глава шестнадцатая

Французский роман

Сегодня со службы пришел позже обычного. Городовые поймали на базаре воришку, отбили его от мужиков, пожелавших намять тому бока, и доставили в арестантскую. Если бы не полиция, в горячке и убить могли. Говорят, бывали прецеденты. А мне, соответственно, пришлось снимать показания с потерпевших, их двое, а потом и допрашивать самого злоумышленника – парня лет двадцати пяти с синяком под глазом.

Можно бы все это дело назавтра отложить, посидел бы воришка в камере, никуда не делся, но я уж решил все сделать, как здесь говорят «за один скрип». Да и спешить мне в общем-то некуда. Буду опять сидеть дома, перелистывать старые книги, изучать родословную дома Романовых, чтобы не перепутать великого князя с простым князем. Тоска. А тут появилась возможность показать свое трудолюбие. Никто не оценит, но это я как-нибудь переживу.

Украл злодей немного, в общей сложности два рубля с копейками, и большой срок ему не грозил. Как по мне – то лучше бы таких не в окружную тюрьму сажать, а отправлять улицы убирать. Слышал на днях, что дворники не успевают сметать с проезжей части конские яблоки.

Злоумышленник назвался Вострютиным Сидором, двадцати трех лет от роду, не стал скрывать, что ранее дважды привлекался за кражи и даже успел отсидеть целый год в окружной тюрьме. Говорил, что полицейский задержал его по ошибке, что ничего он не крал. А то, что раньше было, не в счет. Как там у ментов говорят – пошел в отказ?

Сидор убедительно шмыгнул носом, потер кулаком сухие глаза, с надрывом в голосе сказал, что воровал исключительно из бедности да от голода, потому что вырос он сиротой, мамы-папы не знает, к труду не приучен, потому что не оказалось рядом с ним доброго человека,

который бы наставил его на путь истинный. Собирался он на лесопилку податься, чтобы хоть чернорабочим туда устроиться, зашел на базар купить семечек, а тут шум да гам. Кто-то украл, а он лишь рядышком оказался.

– Ты ври, да не завирайся, – буркнул городовой Смирнов, стоящий неподалеку. – Ты у Васенина серебряной мелочи из кармана стырил на два рубля, он тебя за руку поймал. Папу он своего не знает! Да батька твой баржи строил, некоторые до сих пор на плаву.

– Не ловили меня за руку! – вскинулся Вострютин. – А батька, он все равно мне был, как неродной.

– Ах ты, шельма! – возмутился городовой, делая шаг к задержанному и поднимая руку.

– Не надо, – остановил я Смирнова. В принципе я не возражал, чтобы воришке дали в репу разок-другой, но не в моем присутствии. Посмотрев на задержанного, вздохнул: – Так говоришь, голодно живешь?

– Не то слово, ваше благородие, – обрадовался воришка. – Сирый я и убогий, сухою корочкою питаюсь. Как же не голодать-то? На работу никуда не берут. Говорят – в тюрьме отсидел, веры тебе нет. А ведь заповедано – надо прощать ближнего своего. Вы, человек благородный и образованный, сразу видно. Приказали бы меня отпустить, а? Сирота я, христом-богом клянусь.

И вообще он такой несчастненький, что мне даже стало его жалко.

– А давай ты еще пару краж на себя возьмешь? – предложил я. Повернувшись к городовому, спросил: – Смирнов, есть у вас что-то такое, чтобы рублей на двести тянуло, а то и на триста?

Смирнов вначале не понял, что такое «тянуло», но догадавшись, бодро ответил:

– Так точно, ваше благородие. У коллежского асессора Сиромахова из Луковца намедни часы дорогие украли, а еще бумажник, в котором двести рублей было.

– Вострютин, сознаешься, что в Луковце у чиновника бумажник украл и часы? – поинтересовался я.

– А на кой мне в этом сознаваться? – вытаращился Вострютин.

– Так сам посуди – ты такой несчастный, с голоду пухнешь, – пояснил я. – Что такое два рубля? Ерунда. Плюнуть и растереть. Пойдешь ты к мировому судье, он тебе пару месяцев вкатит, вот и все. А за часы и бумажник из кармана коллежского асессора – это уже окружной суд станет разбирать. И светит тебе за это год. Смекаешь?

– Не-а, ваше благородие, не смекаю, – затряс нечесаной башкой Вострютин.

– Сам же сказал – сирота ты, к ремеслу не приучен, на работу не берут. А в тюрьме тебя целый год поить и кормить станут за счет казны. Ни работать не надо, ни воровать. Тебе еще и одежду казенную выдадут – полушубок с подштанниками. Чем плохо?

Городовой сочно заржал, а Вострютин перепугался:

– Ты, ваше благородие, не шути так. Уж так и быть, в краже на базаре признаюсь, но часы с бумажником – не было такого.

– А ты одолжение-то не делай, – строго посмотрел я в нахальные очи задержанного. Демонстративно фыркнул: – Ишь, видите ли – так и быть, сознаюсь. Признаешься – хорошо. Мог бы и не признаваться, тебя же с поличным поймали, для мирового суда хватит, но признание – завсегда лучше. И тебе лишний месяц не добавят за запирательство.

Хотел добавить что-то такое, этакое, увиденное в сериалах про ментов из моей жизни, но не стал. Мы люди законопослушные, дела не шьем и на подследственных не давим.