Государев наместник

Полотнянко Николай Алексеевич

– Будет, будет, – запротестовал Неронов, увидевший, что Никифор готов упасть перед ним на колени в уличную грязь. – Я этого недостоин. Бога благодарить надо.

Никифор последовал этому совету в Казанском соборе, где купил полурублёвую свечу и долго молился перед образом Святой Живоначальной Троицы.

Фёдор Ртищев встретил Никифора приветливо, не дал ему грохнуться наземь в благодарственном поклоне, а полуобнял его и провёл в свой кабинет.

– Я для тебя, отец Никифор, кое-что приготовил, – сказал Ртищев, беря в руки толстую и большую книгу в кожаном переплёте,

серебряном окладе и с такими же застёжками. – Это мой дар первой церкви в Синбирске.

Отец Никифор принял Библию и прижал к груди. На его глазах выступили слёзы радости и благодарности.

– Это бесценный дар, господине! – с жаром произнёс он. – Век буду помнить твою милость.

– Когда ты едешь? – спросил Ртищев.

– Скоро. Ищу попутный струг в Астрахань.

– Не ищи, – сказал Ртищев. – Он уже есть. Обратись к Ивану Хитрово. Из его приказа идёт струг в Синбирск с воинскими припасами. Он о тебе знает.

– От твоих слов, милостивец, у меня камень с души свалился. Я искручинился, думая, как дойти до Синбирска.

– У меня, отец Никифор, к тебе личная просьба, – сказал Ртищев. – Доставь от меня окольничему Хитрово грамоту. Сделаешь?

– С превеликим удовольствием.

Ртищев подал ему свиток в кожаном чехле.

– Ещё одна просьба, – сказал Ртищев. – Сходи к Марии Ивановне, жене Хитрово, она для Богдана Матвеевича гостинец передать хочет.

– Всё сделаю, господине Фёдор Михайлович!

На прощание Ртищев со стеснительным видом сунул за пазуху Никифору кошелёк, в котором побрякивали деньги.

– Это тебе на дорогу, – сказал он, провожая Никифора до крыльца.

Приказ Казённого двора был тем местом в системе государственного устройства, откуда на служилых людей, включая и духовных лиц, источались царские милости. На Казённый двор ежедневно являлись священники, дьяконы, дьячки и пономари московских и городовых соборных церквей за жалованьем и сукнами на облачения. Бывалый в приказных делах дьячок Казанского собора присоветовал Никифору явиться на Казённый двор в старой рясе. Слава Богу, тот его не послушал, надел подаренную ему Нероновым рясу и прошёл в приказ до света. На Казённом дворе было уже людно, там толпились духовные лица, которые пришли в Москву из дальних мест, многие донельзя обтрёпанные, а иные в лаптях. Никифор посмотрел на это скопище и сокрушенно подумал, что обещанных денег и сукон ему не дождаться до морковкиного заговенья.

Когда развиднелось, на крыльцо приказа вышел дьяк и оглядел собравшихся. Острым взглядом среди нище одетой духовной братии он выглядел отца Никифора и подозвал к себе. Узнав его имя и звание, дьяк, не обращая внимания на вопли недовольных, привёл Никифора в комнату, взял с него поручную запись и выдал двадцать рублей. Затем кликнул ключника, и явился низкорослый человек с заспанной рожей. Дьяк что-то ему шепнул, и ключник повёл Никифора за собой в глубь избы приказа.

– Кланяйся, поп, от меня боярину Ртищеву! – крикнул вслед дьяк.

Никифор почувствовал, что рука сильного человека поддержала его и здесь.

Ключник завёл его в хранилище и заглянул в список.

–

Получи на ризу сукна доброго вишнёвого семь аршин, на однорядку сукна красного пять аршин, юфтевый крой на сапоги. Шить тебе кто будет? Могу подсказать доброго портного.

– Отъезжаю на днях. Жёнка пошьет.

– Тогда вот тебе пуговицы, четырнадцать штук на однорядку.

Во дворе приказа появление отца Никифора было встречено недобрым молчанием. Держа в руках полученные сукна, он, потупив глаза, прошёл мимо людей, но не без ущерба: кто-то больно ткнул его под ребро и наступил на ногу. Однако это было сущей безделицей по сравнению с тем богатством, которое на него свалилось.

Придя к себе в жилище, отец Никифор разложил сукна на лавке и долго любовался игрой света и теней на вишнёвом и красном поле. Он думал, стоит ли ему шить однорядку, и, в конце концов, решил, что красное сукно он отдаст на верхнюю одежду своей Марфиньке, а ему будет и рясы достаточно, а для тепла на себя всегда можно будет накинуть овчинную шубу.

Отец Никифор побывал в Разрядном приказе у стольника Ивана Хитрово.

– Годи, поп, я тебя кликну, – сказал тот, занятый делами.

Никифор вышел на площадь, огляделся и заинтересовался работой площадных подьячих. Это были хорошо знавшие грамоту люди, не нашедшие по каким-то причинам мест в приказах. Они имели разрешение на свою деятельность, их хорошо знали все дьяки.

– Что писать? О чём бить челом великому государю мыслишь? – спрашивал, сидя на скамеечке, востроносый подьячий у стоящего перед ним на коленях пожилого крестьянина.

Тот судорожно мял в руках шапку и молчал.

– А деньги у тебя есть? Покажи? – потребовал подьячий.

Мужик вытащил из-за пазухи платок с завязанными в него полушками.

– Добро. Значит, ты бьёшь челом великому государю на своего барина. Верно?

Мужик утвердительно замотал головой, а заинтересованный этой сценой отец Никифор подошёл ближе.

Подьячий достал из волос на голове воткнутое туда гусиное перо, обмакнул его в одну из двух висевших у него на шее чернильниц и, развернув на коленях начало бумажного свитка, принялся строчить красными буквами титул великого государя.

– На кого челом бьёшь?

– На боярского сына Ивана Жданова, – наконец вспомнил крестьянин.

Подьячий достал из волос на голове другое перо, для чёрных чернил, и продолжил работу.

Отец Никифор подошёл к другому площадному подьячему, но на его работу посмотреть не успел: его имя громко выкрикнули с крыльца Разрядного приказа.

– Как, поп, не боязно ехать на границу? – спросил Иван Хитрово. – Налетят ногайцы, уволокут тебя, нехристи, в полон.

– Славить имя Божье нигде не страшно, – ответил Никифор, осеняя себя крёстным знаменьем.

– Добро мыслишь. Через несколько дней можешь ехать. Струг на Синбирск стоит на реке супротив пушечного двора. На него сегодня начнут грузить свинец в свиньях и зелье для больших и малых пищалей. Стрелецкий капитан Нефёдов о тебе ведает.

– Мне нужно будет семью по пути забрать, – робко промолвил Никифор.