Грейте ладони звездами
Шрифт:
В облаке морозного воздуха в дом вплывает модное полупальто с меховой опушкой и следом за ним - высокая фигура в черном, которая совсем не кажется мне знакомой. Этот неулыбчивый и строгий мужчина не может быть тем самым Ником, который постоянно озарял мир своей лучезарной улыбкой? Нет, с этим человеком я никогда не встречалась. Это не Доминик Шрайбер, определенно.
Я отступаю еще дальше в тень и наблюдаю, как Хелена целует сына и будущую невестку в обе щеки, и как та морщится, словно ненароком лизнула лимон, а потом быстро берет себя в руки и улыбается ей радушной, наигранной полуулыбкой. Я почти мгновенно понимаю, что никогда не смогу полюбить это ее модное полупальто и эту ее снисходительную полуулыбку в облаке пушистых каштановых
Пауль проходит мимо и тоже приветствует брата пожатием руки, малышня крутится у них в ногах, как оголтелая стая самураев, и заставляет Ванессу Вайс недовольно перескакивать с ноги на ногу, словно играя в классики, тогда как ей более преличествует проявлять медлительную грацию светской львицы.
Мне бы подойти и тоже протянуть руку, мол, привет, Ник, сколько лет сколько зим, но ноги словно приросли к полу, и я не могу заставить себя даже кончиком пальца пошевелить. Стою и пялюсь на всю эту картину, словно сторонний наблюдатель, коим, возможно, по сути и являюсь.
На самом деле это не первая семейная встреча семейства Шрайбер, ведь Доминик вернулся из своего заморского «турне» примерно месяца два назад и уже, конечно же, навещал мать и братьев - я же вижу его впервые... Вижу и не узнаю. И только теперь понимаю, с каким нетерпением ждала встречи с его фирменной, озаряющей мир улыбкой, чтобы та хотя бы на миг отвлекла меня от холодной реальности - не той, что за окном, а той, что нынче царит в моем сердце – и напомнила мне меня же былую. Но этому не бывать: тот мальчик, что некогда шокировал меня своим обнаженным торсом, теперь облачен в дорогое пальто, и кажется, что и его мысли покрыты той же непроницаемой «броней», как и его тело - этим черным, кашемировым предметом одежды.
Однако воспоминание о нашем знакомстве вызывает у меня тихую улыбку, и Доминик, словно специально только и дожидавшийся этого момента, вдруг смотрит на меня и приветстветствует кивком своей темноволосой головы. Я неожиданно смущаюсь и тоже отвечаю едва заметным кивком, а потом срываюсь с места и спешу наверх, отгораживая себя от мира дверью ванной комнаты.
Вот и встретились...
Вот и встретились...
Вот и встретились...
Я твержу это так долго, что другие мысли наслаиваются на эту фразу прямо поверх каждой из букв, и язык даже не замечает этого, продолжая твердить «вот и встретились» в механическом порядке. Наконец я останавливаю себя... Если сюда явится Ева с вопросом, как я себя чувствую, то это будет полным провалом, надо взять себя в руки и пойти вниз: чем дольше я тут прячусь, тем тяжелее будет выйти наружу. Я резко втягиваю воздух через нос и распахиваю дверь... За ней – темный силуэт, в котором я не сразу узнаю Ника-незнакомца, и глухо вскрикиваю.
Прости, не хотел тебя пугать, - произносит он почти забытым мною голосом.
А что я? От этого нежданного столкновения я снова впадаю в ступор и молчу, глядя на одну из пуговиц на его белой рубашке. Пуговица очень даже красивая...
Мне очень жаль, что такое случилось с Юргеном, - продолжает он неуверенно, так и не дождавшись от меня ни единого слова.
– Уверен, тебе не легко было все это пережить...
С чего он вообще взял, что я это пережила, так и хочется вопросить вслух, но я лишь молча киваю головой и спешу вниз, туда, где слышны голоса Хелены и Ванессы, обсуждающих какой-то рецепт французской кухни, к которой нынче у Хелены особая страсть; я точно знаю, что если уж подруга нервничает, то говорить будет только о французской кухне (или любой другой!), словно привычные термины и ингредиенты магическим образом успокаивают ее мятущееся сердце, и не повезло тому человеку, что попал под это ее «кухонно-французское» настроение. Я даже начинаю жалеть девочку в полупальто - впрочем, нет, теперь уже не в полупальто, а в красивом вечернем платье винного цвета (тут уж невольно поморщишься от вида собственного наряда) - которой
Здравствуй, - протягиваю девушке руку и мужественно выдерживаю весь обряд знакомства. А потом Ванесса говорит:
Ник рассказывал мне о вас, думаю, у него было к вам особое чувство.
Ее слова вышибают из моих легких весь воздух, но мне почти фантастическим образом удается остаться внешне асолютно бесстрастной.
Правда?
– улыбаюсь я самой приветливой улыбкой, а самой хочется пристукнуть свою собеседницу кухонным стулом. Что она вообще имеет в виду? Неужели Доминик рассказал ей о нас? И сама удивляюсь этому сочетанию двух простых слов «о нас» - ведь по сути «нас» с ее женихом никогда и не было. «Нас» не существовало... Что за странный намек?!
Девочка в красивом платье продолжает многозначительно улыбаться, и Хелена, сама того не осознавая, приходит мне на помощь:
Да, он всегда немного побаивался Джессики, говорил, никогда не знаешь, что у нее на уме! Умные женщины некоторых мужчин просто пугают...
Не знаю, где Хелена этого набралась, но ее слова заставляют Ванессу отстать от меня, за что я благодарю небо всеми возможными словами, а потом весь вечер мучительно гадаю, что же такого мог рассказать этой кукле собственный жених и зачем он вообще это сделал... С одной стороны, иметь секреты от своей второй половины абсолютно неблагодарное дело, но с другой – стоило ли сообщать этой самой половине о том, что подруга его матери когда-то нравилась ему настолько, что он даже признавался ей в любви.
Не знаю, почему это так меня задевает, только мысль о том, что Доминик счел уместным разболтать этой... девочке о своих былых чувствах, тем самым признав их нынешнюю несостоятельность, мне особенно неприятна.
И вот мы сидим за столом и чопорно молчим, ожидая появления хозяйки дома с пышащей жаром лазаньей, от которой идет такой умопомрачительный дух, что я боюсь, как бы мои слюни не начали капать прямо в пустую тарелку ромбовидной формы. Как можно более незаметно я рассматриваю Доминика, который, как я уже и сказала, стал как будто бы совершенно другим человеком: откуда у него эта жесткая складка у красивого рта с маленькой родинкой у левого уголка губ, откуда этот серьезный взгляд и это немного отсутствующее выражение голубых глаз? Когда он успел стать таким... другим... таким неНиком, что даже щемит сердце?!
А вот и та самая лазанья, которую ты, Никки, всегда так любил!
– провозглашает Хелена, водружая блюдо посреди стола.
– Надеюсь, заморские блюда не отбили у тебя аппетит к настоящей домашней пище?! Пауль, сынок, помоги нарезать ее на части...
И пока ее средний сын сражается с лазаньей, хозяйка радостно добавляет:
Джессика помогала мне ее готовить!
Мне тут же хочется провалиться сквозь землю: во-первых, потому что я вовсе ей не помогала, она нагло врет и даже не краснеет - считает, что делает мне одолжение, а, во-вторых, я более, чем уверена, обоим гостям такой довод способен лишь отбить аппетит, если таковой еще и присутствует после сногсшибательного лукового супа с гренками, который нам подали на первое.
Ловлю на себе разной степени значительности молчаливые полуулыбки: ободряющие от Евы с Паулем и не совсем мне понятные – от Ванессы с Домиником. Тот по большей части вообще на меня не смотрит, словно я пустое место какое-то... Даже немного обидно. А тут вдруг кидает этот свой взгляд японского сфинкса ( наверное, будь в Японии сфинксы, то так бы они и смотрели, мысленно насмешничаю я). Этакое мучительное веселье, свойственное висельникам...
И тут Ванесса привлекает всеобщее внимание, отказываясь подать Паулю тарелку для лазаньи, мы все разом вопросительно на нее смотрим, и она – мне это даже нравится!
– неловко поерзывает на своем стуле, а потом говорит: