Грёзы
Шрифт:
– А как вас зовут?
– Ты что, дяденька, у каждой встречной спрашиваешь? Лучше не лезь в чужую душу, оттуда дороги назад нет.
– Дяденька? Я лишь имя…
– Имя – дверь в душу… – шептала словно не шевеля губами. Приковав внимание к голосу.
– Понял. До свидания, – логика и словарный запас меня покинули.
– Добра тебе… – прошептала она и гордо направилась по тропе.
«Добра тебе» – также и Тихон попрощался.
Я направился к перекрестку и благодаря путеводителю спустя сорок минут оказался на густо рассаженной деревьями улице бабушки.
Коснулся ладонью кожи лица, словно тысячи раскаленных игл вонзились в распоротую рану. Тоненькими чешуйками кусочки кожи скатывались в ладони. Сукровица покрыла некогда белое ухоженное лицо. Вошел в калитку. Бабушка развешивала стирку во дворе, усердно вытряхивая каждую простынку. Не стал задерживаться ни секунды на палящем солнце, направился в дом, стянув на крыльце пыльную обувь. Ворвался в темное и прохладное помещение, тут же устремился в ванную, открыв кран, набрал полные ладони воды и тихонько опустил лицо в прохладу.
Хотелось кричать от онемения, затем от жжения, затем снова онемения… Медленно поднял голову и всмотрелся в отражение.
– Господи, обгоревшее лицо, кожа облезла, на шее кровавыми вкраплениями зияли порезы словно от ногтей.
Услышал, как захлопнулась входная.
– Бааааа, – протянул.
– Что-что, – вбежала она торопливо в открытую дверь.
– Лицо обгорело, дай что-нибудь.
– Мозгов, да валерианы настойку, чтобы не истерил.
– Я ртом шевелить не могу.
– Вот и молчи, слушать тебя и желания нет. Вон глаза как прищурил, разжать не можешь.
– Дай мазь, какую-нибудь. Лучше б руку сломал, терпимее было бы.
– Пошли, воду нагрею, хоть искупайся, прядки русые посерели от пыли и грязи. Выросли вроде, а не созрели, – бормоча, что-то под нос, схватила она таз и направилась на кухню, греть воду, по-видимому.
Не прошло и сорока минут, как мы с бабушкой – Аглаей Архиповной уже на крыльце попивали ромашковый чай. С лица моего стекала сметана. На царапины она нанесла йод. На шее мне соорудила нагрудник из салфеток. Сил не было даже держать чашку. После принятия деревенских ванн в тазу, хотелось только откинуть голову на кресле-качалке и уснуть до следующего рассвета. Но бабушка с обидой глядела и все намеками бередила позавчерашний разговор.
– Домой-то когда? Весь род переполошил выходками. Такой ладненький, складненький, широкоплечий, а ума…
– Бааа, хоть ты не начинай.
– А вот и начну! И продолжу. Плюнул в лицо старшего брата. Костя-то младше тебя и тот мудрее будет. Ты-то в кого такой бездумный?
– В деда. Я в деда. Суженного твоего. Я ведь тоже весь такой зеленоглазый, элегантный мужчинка, жаль не из двадцатых… – пытался неумело шутить я, чтобы она «слезла» с этой темы.
– Тьфу ты.
– Решено! Я здесь остаюсь с тобой! Мне здесь нравится.
– Та щас! Закатай губу. Мать твоя меня со свету сживет. Дочь печника.
– А она причем? А профессия деда причем? Он нам, между прочим, наследие оставил. А мы предали его
– А с чего ты решил, что удобства – это мебель шикарная и вода горячая? Тесно мне там.
– Хааах, тесно?
– Душе тесно, томится она.
– Так и скажи невзлюбила ты маму, как и она Алису.
– Заладил ты.
– А то нет?
– Устроил ты бунт, и что? Все при своих остались. Рома с Верой, Костя с Майей свеклой своей.
– Апельсинкой…
– Да хоть клюквой переспевшей. Зато ты один.
– Обет безбрачия у меня… – расхохотался я от нелепости своего заявления. – Как у деда, троих дочерей родили они с бабушкой, бабушка умерла, он с двадцати шести лет один. Мужик – герой!
– Тьфу, – замахнулась она кухонным полотенцем. – Через месяц помиритесь с братьями, и все забудется. Женишься, куда ты денешься!
– Не забудется. Что вы из меня мямлю делаете! Я не хочу больше ничего обсуждать.
– Алиса-то твоя странная сама по себе была.
– Она просто была не такой, как все. И всех это не устроило.
– В первую очередь тебя. Cначала забавляли ее диковинные наряды и повадки. А потом, и я стала замечать в тебе нотки агрессии и раздражения. Но ты не показывал явно, так как Рома и Тимур имели на нее виды. А ты – эгоист. Не знаю на счет Ромы, но Тима серьезные намерения имел.
– Не неси ерунды. Он тебе это сам сказал? Или его лицо табло с субтитрами и бегущей строкой? Какие намерения. Как он живет? Был бы женщиной смело слыл бы проституткой. – Снова разозлился. – Я мужчина, в первую очередь. Мы почти полгода встречались, а она и держала рядом, и позволять ничего не позволяла, но при этом не уходила. Возможно, сейчас я был бы терпимее. Мне было тогда почти двадцать.
– Ох, не знаю… Не нравится мне эта история в целом. Не должно быть так, что молодые умирают, не повидав жизни, не прожив истинных чувств. Ее смерть не забудется даром, – сжалась бабушка в кресле. – Кошмары мне снятся, побыл бы у меня с неделю.
– Да хоть месяц.
Меня так клонило в сон, не мог даже подняться и направиться в дом. Глаза закатывались.
– Так дремлешь, будто отвара полыни напился. Сны будут красивые…
– Ага, а что полынь психотропное?
– Не знаю, чего «…тропное», но, если грамотно приготовить, сны красивые снятся, либо вещие.
– Угу, – почти сквозь сон пытался реагировать. Только почувствовал, что она накрыла меня пледом, который покалывал чувствительную кожу рук. Я провалился в невесомость.
***
Не знаю, сколько времени спал, но бездарная игра комара на скрипке и великолепный укус были несравненны. Открыл глаза и заметил сидящих неподалеку Рому и бабушку.
Уже смеркалось, лампочка с тусклым желтым светом покачивалась на ветру, освещая крыльцо. Стая мошек облепила единственный источник света и видимо тепла. Что они, словно мотыльки, так рьяно летели на пламя.