Хождение Восвояси
Шрифт:
– Совет знает про намерения Змеюки?!
– Нет. Но… разговор… про такую возможность… заходил…
Мертвая тишина повисла в комнате – да так там и осталась.
Проснулась Лёлька оттого, что ей настойчиво снилось, будто она стала Яриком. Раз за разом в своем сне они с Яркой подходили к зеркалу, она смотрела на их отражения, касалась руками, меняла местами, а когда переводила взгляд на брата, то без удивления понимала, что смотрит на себя. Как реагировал Ярик на то, что, если верить зеркалу, он стал ей, Лёка так и не увидела, потому что на этом месте сон прерывался и начинался снова, точно рассеянная
Разомкнув веки, девочка обнаружила, что на улице тьма, что ночник не догорел, что Тихон мягко посапывал у нее на голове, как модный розовый берет, и что спать ей больше не хотелось.
Проснулись вместе с ней и приглушенно заныли уставшие за день мышцы. Каково было Яру, всю сознательную жизнь проведшему по урокам литературы и рисования, она боялась даже представить. Но надо отдать ему должное, он не жаловался. Иногда кривился, по утрам двигался, как недоструганная деревянная кукла – но молчал. Мысль о том, что всё-таки молодец ее брат быстро сменилась безнадежностью и страхом. Ему Обормота не побить… Если бы у них был еще хотя бы месяц, может, удалось бы на наглой вамаясьской морде поставить хоть один синяк, но сейчас… Вот если бы Чаёку могла превратить ее в Ярку и наоборот! Она бы тогда показала этому Обалдую, где раки зимуют! Ну или попыталась бы с большим успехом, чем брат.
И тут картина из назойливого сна вспыхнула в ее мозгу как солнцем освещенная. Зеркало… она… Ярик…
Лёлька уныло хмыкнула. И приснится же всякая ерунда. Вот если бы это было возможно наяву! А если бы кошка гавкала, она была бы собакой…
Но сама не зная, почему, девочка осторожно переложила лягуха с головы под мышку, встала и направилась к зеркалу на дверце стенного шкафа. Когда-то сотворенное Чаёку давно исчезло, а на его месте теперь висело самое обычное, хоть и широкое и в полный рост. Даже при свете тусклого ночника Лёка могла хорошо разглядеть свое отражение: ночнушка до коленок, вышитая женщинами-самураями, растрепанные волосы, растерянный жалкий взгляд… Видел бы ее сейчас Обормот – позлорадствовал бы.
Эта мысль заставила ее скроить зверскую рожу и показать отражению язык. Вот тебе, Обалдуй! Вот тебе, Охламон! Вот тебе, Остолоп! А еще вот так, и так, и эдак!..
– Ты чего это делаешь? – сонный голос Ярки за плечом оборвал разошедшуюся девочку и заставил сконфузиться.
– Ниче. Так. Соринка в глаз попала.
– А язык зачем показывала?
– Достать пыталась, – брякнула Лёка первое, что пришло в голову.
Яр, конечно, слышал, что мальчики отличаются от девочек каким-то загадочным анатомическим образом. Но получить это сакральное знание внезапно и в лоб… чтобы не сказать, в глаз… Ошеломленный внезапным познанием, он благоговейно подался вперед.
– И как? Получалось?..
– Угу.
– Покажь!
Заспанная физиономия брата отразилась в зеркале и с нескрываемым восторгом уставилась на нее.
– Да отвя… – начала было Лёлька – и тут ее словно шилом ткнули. Всё как во сне! Руки словно сами собой опустили Тихона на пол и потянулись к отражениям. Коснувшись их одновременно, точно так же, как снилось, не задумываясь и не сомневаясь, она потащила своё на место Яркиного, а Яркино – туда, где было ее. На полпути отражения
Придя в себя, она обнаружила, что это был пол. На груди ее сидел лягух и заботливо заглядывал в глаза, намурлыкивая что-то ободряющее, а чуть поодаль… Чуть поодаль, белая, как полотно, с растрепанными волосами и в ночнушке с самурайками на нее потрясенно смотрела… она сама. Она пыталась сказать себе что-то, но рот ее закрывался и открывался, не выдавая ни звука.
– А я сошла с ума, а я сошла с ума… – просипела княжна.
– Ты… я… кто?.. – выдавил, наконец, ее двойник.
– Ольга… Ивановна?.. – сделала предположение Лёка и замолкла.
Если Лёлька – эта девочка над ней, то кто тогда она, которая на полу? Или она умерла, и теперь смотрит на свое тело со стороны, как Ярка когда-то рассказывал вычитанное в какой-то книжке? Но если бы она умерла – хотя с чего бы вдруг? – то смотрела бы на тело сверху вниз, а не наоборот, и оно бы лежало смирно, а не пялилось на нее, как боярин Никодим на самоходную машину дяди Семёна.
При воспоминании о первом принародном испытании паробега ей стало так смешно, что забыла пугаться, и смогла задать единственный имевший смысл вопрос:
– А ты кто?
– Ярослав… Иванович, – дрожащим голосом – ее голосом! – отрекомендовалось явление.
И тут у Лёльки в мозгах стало кое-что проясняться. Покачиваясь, она поднялась, ухватила Лёльку номер два за руку и развернула к зеркалу. Поверхность его пошла трещинами, мелкими, словно армия трудолюбивых паучков оккупировала его, пока она валялась в обмороке. Досадливо поморщившись, она глянула на себя. Всё как обычно: руки-ноги, синяки и родинки на привычных местах… Потрогала бровь – припухлость на месте шишки, посаженной Яром три дня назад, не делась никуда.
– Яр, – строгим шепотом сказала она. – Посмотри на себя. Не на меня, а на себя!
– Да я на себя и смотрю! – чуть не плача проговорил он, не сводя с нее глаз.
– На того себя посмотри, который ты! Не на меня!
– А-а-а?..
– Я кому сказала?!
– Сейчас!
Брат опустил голову и тоже принялся изучать топографию своих синяков и шишек. Придя к какому-то выводу, он взглянул на Лёльку:
– Я – вот… на месте… А ты тогда… Л…лё?.. Это… ты?..
– Я, – в честь такого случая княжна решила удержаться от язвительной ремарки. – Я наложила заклинание иллюзии. Вроде того, про которое дядя Агафон рассказывал. Когда они с тетей Гретой, если ты ее помнишь, во дворец к дяде Люсе прорывались. То есть ты теперь похож на меня, а я – на тебя. Понял?
Если она думала, что Ярик был изумлен до этого, она ошибалась. Для степени ошарашенности, нарисовавшейся на его физиономии, сравнения подобрать было невозможно, потому что вряд ли до Ярика ее достигало хоть одно живое существо на Белом Свете.
– Т-ты?! Н-наложила?! З-заклинание?! – подыскав некоторое время спустя подходящие слова, прозаикался княжич.
– Н-ну да, – скромно потупилась девочка. – Как-то само получилось.
Второй вопрос огорошил ее еще больше.
– А зачем?