Хозяйка расцветающего поместья
Шрифт:
Виктор, склонившись к моему уху, называл мне имена. Некоторых я узнавала по его прежним рассказам, о ком-то слышала в первый раз. И все эти дамы, да и мужчины тоже, таращились на меня, кто холодно, кто с откровенным любопытством. Все, что мне оставалось, — натянуть улыбку и распрямить плечи.
Но я не смогла удержать вежливую улыбку, когда в соседнюю ложу вошла молодая пара. Кавалер был одет как и прочие, прелести дамы прикрывала лишь тонкая дымка платья — точнее, не прикрывала вовсе. Посмотреть действительно было на что — будь я мужчиной, наверное, приклеилась бы взглядом.
А на голове у дамы красовалась коническая
— Ольга Николаевна, — шепнул мне Виктор. — Считается одной из первых красавиц в округе. Ее муж, Денис Владимирович.
Мужчина поклонился мне. Его спутница широко улыбнулась, но глаза остались ледяными, презрительными. Может, Настеньку и смутил бы этот взгляд, но я лишь изо всех сил старалась не засмеяться.
— Настенька, рада тебя видеть. — Ольга поправила сверкающий браслет на запястье. — Здорова ли ты? Так похудела! Я слышала, ты тяжело болела, и очень переживала за твое здоровье.
Я широко улыбнулась: наконец-то можно не пытаться сохранять невозмутимость.
— Твоими молитвами, Оленька. Я прекрасно себя чувствую. И твое беспокойство я оценила, ты так переживала, бедняжка, что и двух строк написать не смогла.
Виктор за моей спиной закашлялся. Ольга вернула мне улыбку, поправила жемчужные нити, уходящие между грудей.
— Мне показалось, ты все еще нездорова… Ах нет, это платье. Я еще осенью говорила тебе, что оно придает лицу болезненный оттенок.
— А у тебя новая шляпка?
— Да, мне специально привезли ее из Лангедойля. — Она кокетливо поправила локон.
Не знаю, чего мне стоило не расхохотаться.
— Какая прелесть! Пожалуй, зря я надела платье, которое меня бледнит. Не хотелось выглядеть розовощекой, как крестьянка на морозе. Но если в Лангедойле вошли в моду такие шапки, значит, образ мужички становится популярен?
— Не понимаю, о чем ты.
— Ну как же. Это крестьянская шапка. Такие на востоке носят женщины и мужчины, работающие на рисовых полях.
Спутник Ольги нахмурился, и я готова была поспорить, что он размышляет о размере счета. Сама Ольга пошла красными пятнами, но сумела изобразить улыбку.
— Должно быть, ты что-то не так поняла.
— Князь показывал мне рисунки в журнале о путешествиях. — Я с улыбкой оглянулась на Виктора. — Правда, возлюбленный супруг мой?
— Не припомню, моя дражайшая жена. — Во взгляде мужа прыгали смешинки. — Но, если ты так говоришь, значит, так оно и было.
В ложе по другую сторону от нас рассмеялись. Я оглянулась. Пышнотелую даму в старомодном платье с узкими рукавами, расширяющимися от локтя, и талией на причитающемся ей месте я не помнила, но не узнать по описанию не могла. За глаза ее называли «генеральшей» — и, как я поняла, вовсе не по чину одного из покойных мужей.
— Рад вас видеть, Мария Алексеевна, — опередил меня Виктор.
Я тоже улыбнулась женщине. Хотя по лицу ей можно было дать не меньше шестидесяти, назвать ее старухой не поворачивался язык — столько жизнелюбия и энергии в ней было.
— А я тебя нет, князь. — Она погрозила Виктору пальцем. — Почто жену свою в деревне заточил почти на весь сезон?
Мне стало интересно, как выкрутится муж, но женщина не стала ждать его ответа.
— Говорила я тебе, видели глазки, что покупали. Не нравится, что жена резва не в меру, так взял бы какую старую
— Вы ему свечку, что ли, держали? — не выдержала я. Но почему-то обижаться на такое бесцеремонное вмешательство в личную жизнь не хотелось.
— Уж поверь мне, я трех мужей схоронила, а уж сколько… — Она хмыкнула, не договорив.
— Шутиха старая, — прошипели из ложи Ольги.
— Не любо — не слушай, а врать не мешай! — отрезала Мария Алексеевна. — Я, может, и шутиха, да в крестьянские шапки не ряжусь. — Она снова обратилась ко мне.
— Так вот, ежели ты хотела мужа ревностью подразнить, чтобы он больше тебя ценил, то только хуже сделала. Князь твой из тех, что, раз кого разглядев, в сторону и не посмотрит, но и себе цену знает. Ну да, я вижу, ты сама это поняла. Больше уж так не глупи.
Может быть, она хотела сказать что-то еще, но тут начал открываться занавес и все захлопали, а на балконе, где толпилась публика попроще, затопали ногами и засвистели. К моему удивлению, свет не погас. Я огляделась и в который раз обругала себя за привычки своего времени. Это электрические лампы можно притушить, лишь повернув выключатель, а в здоровенных люстрах на десятки свечей каждую свечку нужно гасить специальным колпаком на длинной палке. А в антракте как-то снова зажигать.
Я обратила внимание на сцену, однако происходящее быстро мне надоело. Пьеса сама по себе была хороша, но исполнение навевало мысли об утреннике в детском саду. Или, если быть чуть более справедливой, о театре кабуки, где смысл не в мастерстве перевоплощения актеров, а в символах, каждое слово и каждый жест выверены — и абсолютно ненатуральны. Актеры заламывали руки, громко восклицали, герой и героиня, признаваясь друг другу в любви, рухнули на колени, приведя зал в полный восторг.
— Ты, кажется, скучаешь, — шепнул мне на ухо Виктор.
Я смущенно улыбнулась.
— Ты не мог бы достать мне текст этой пьесы? Мой внутренний голос бесится, когда читает не он.
Что ответил муж, я не услышала: все захлопали, кто-то закричал, и актриса тут же начала повторять трогательный монолог. От скуки я опять стала разглядывать людей и вздрогнула, обнаружив в ложе напротив Стрельцова, который сверлил взглядом не то меня, не то Виктора.
Заметив, что я его увидела, граф с улыбкой поклонился мне и вышел из ложи. Все снова захлопали, начался антракт.
— Я все же схожу за мороженым, — заговорил было Виктор, но, прежде чем он успел встать, в ложу зашел исправник.
— Княгиня, вы очаровательны.
Они с Виктором обменялись парой ничего не значащих фраз, потом Стрельцов сказал:
— Я послал вам записку, но, увидев здесь, не удержался и решил лично попросить вас завтра заглянуть ко мне в присутствие. Ваша затея удалась.
— Поймали! — ахнула я. — Кто он?
Глава 10
— Не стоит портить представление делами, — встрял Виктор, и я сообразила, что каждое наше слово слышно в соседних ложах, а завтра будет известно всему городу. Что будут судачить про «крестьянскую шапку» — не мои проблемы, а вот о том, что посторонние шастают в моем поместье по ночам, кому попало знать не обязательно.