Хозяйка расцветающего поместья

Шнейдер Наталья

— Разумеется. — Виктор коротко поклонился. — Кирилл Аркадьевич, я ваш должник.

— Удовольствие от представления вполне компенсирует мне все хлопоты, — отмахнулся тот.

Муж подал мне руку.

— Пойдем. У тебя был долгий день, и пора отдохнуть.

В карете Виктор устроился не напротив, как обычно, а рядом со мной. Притянул меня к себе, обнимая.

— Я по тебе соскучился.

Он приподнял мой подбородок, целуя.

— Ты не сердишься? — спросила я, когда мы оторвались друг от друга.

— На тебя невозможно долго сердиться. —

Виктор погладил меня по щеке. — Признаюсь, когда мне рассказали, что видели тебя у присутствия, я был взбешен. И, когда пришла записка от Стрельцова, был готов к ссоре и с ним, и с тобой. Но он умеет быть убедительным.

— Что ж, спасибо ему. Много ты слышал?

— Все, — пожал плечами Виктор. — В стенах этого здания еще при постройке установили слуховые трубы, для удобства допросов и записей показаний. Так что я мог в полной мере наслаждаться представлением вместе со Степаном Никифоровичем.

— Я его не помню.

— Степан Никифорович Карелин, отставной капитан, двоюродный дядя Зайкова. И он очень любит свою кузину, Екатерину Павловну, которую проживающий у нее племянник недавно довел до слез. Так что… — Виктор нехорошо усмехнулся. — Настенька, ты простишь, если этот вечер я проведу за письмами? Позабочусь, чтобы завтра весь город говорил о том, как дворянина выпороли мужики. После этого Зайкову останется только уехать в какой-нибудь медвежий угол и носа не показывать в свет.

— Так ты не будешь с ним стреляться? — обрадовалась я.

— Да на такого пулю жалко тратить, — фыркнул Виктор. Прижал меня крепче. — Я недоволен, что ты вмешалась. И в то же время очень этому рад. Но в следующий раз…

— Я обязательно буду вести себя, как подобает любящей и примерной жене, — хихикнула я.

— Так я тебе и поверил, — хмыкнул он, легонько целуя меня в висок.

Я пристроила голову у него на плече. День действительно был долгим, и я безумно устала. Мерное покачивание убаюкивало, глаза начали слипаться сами собой.

Я проснулась, когда кто-то подхватил меня на руки, но едва открыла глаза, как услышала:

— Спи, любовь моя. Добрых тебе снов.

И решила, что, в самом деле, можно и не просыпаться.

Глава 15

Похоже, вчера я опять перестаралась с магией, потому что проснулась безбожно поздно: когда я распахнула тяжелые шторы, солнце светило вовсю. Очень хотелось есть, даже голова кружилась. Отвернувшись от окна, я обнаружила на чайном столике серебряную спиртовку, с серебряным же чайничком на подставке, пиалку с медом и блюдце с конфетами. Рядом белела записка.

«Кажется, твоя оригинальная магия потребовала слишком много сил. Отсыпайся, отдыхай. Я на фабрике.

В.»

— И вовсе она не оригинальная, — пробурчала я. — Она общеизвестная.

Только считалась опасной для живых, и из-за этого Стрельцов едва не зарубил мою идею. Повезло — я как раз собиралась расстроиться и обсуждать второй вариант

плана, «взбесить до рукоприкладства», когда из-под шкафа выскочила крыса.

Выражение лица исправника, когда я, вместо того чтобы вскочить на стул и завизжать, прошептала: «Поймайте ее. Только живой», я не забуду никогда.

Крыса благополучно ускользнула — жаль, Мотя со мной не поехал! — а Стрельцов послал кого-то на рынок за живой курицей.

Магическое сканирование не произвело на нее никакого впечатления. Исправник понаблюдал, как куриный череп вертится туда-сюда на позвонках.

— Отличная идея для допросов, — хмыкнул он. — «Я тебя, каналья, насквозь вижу!» Вот только почему считалось, что на живое глубинным зрением смотреть нельзя?

Он потянулся к курице, но едва растаяли перья хвоста, как птица заквохтала, судорожно забила крыльями и выскочила из корзины.

— Может быть, дело в стихии? — предположила я, наблюдая, как курица, успокоившись, начинает чистить перья. Хвост выглядел неповрежденным. — Моя — молния и… — Я осеклась, поняв, что не представляю, как объяснить идею применительно к местным уровням знания.

— Моя — огонь. Возможно, разница действительно в этом. Но, с вашего позволения, давайте отложим вопросы теоретической магии до более подходящего момента.

И мы вернулись к обсуждению нашего плана.

Вспомнив о магии, я сунула в рот конфету, глянула на последнюю строчку письма.

«P.S. И не вздумай заниматься делами. Вернусь — проверю».

Я рассмеялась, представив эту проверку — насколько добросовестно я бездельничала. Не торопясь выпила чая, горячего, благодаря спиртовке, и кликнула Дуню одеваться.

Феня хлопотала на кухне, на просьбу показать ожоги идти в девичью отказалась, заверив, что «и думать о них забыла, честно-честно!» Я не настаивала, только предупредила, что завтра посмотрю обязательно.

Оказалось, Виктор, как когда-то у меня дома, предупредил прислугу, чтобы не подпускали меня к работе, так что Аглая очень вежливо — но совершенно непреклонно — выставила меня с черной половины дома. Пришлось заняться рукоделием. Точнее, сперва сходить к Прокопию, который был не только дворником и садовником, а считался в доме на все руки мастером, и попросить его сделать мне тонкий крючок, подпилив край у шила. Дальше работа пошла споро, простейшая кружевная кайма не требовала много времени, а к рукоделию была привычна и я, и прежняя Настенька.

Мои занятия прервало появление Ивана Михайловича. Доктор очень расстроился, услышав, что Виктора нет дома, обругал его «неугомонным». Досталось и мне — за то, что «потащила» мужа в театр, когда ему впору бы лежать. Я не стала ни спорить, ни оправдываться, по собственному опыту зная, как неприятно, когда пациент не соблюдает режим, пуская прахом все лечение. Просто предложила доктору чая.

За чаем Иван Михайлович вспомнил:

— А что та девочка, с ожогами? Как у нее дела?

— Вовсю бегает, — пожала плечами я.