Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
наказания могут способствовать исправлению нравов солдат и в какой мере чувство боли
может служить стимулом к исправлению их пороков, в частности, лени и
недисциплинированности.
И вот как-то спозаранку ко мне пожаловал мой старый приятель, молодой человек
из одной семьи, принятой при дворе. С детства я был связан с ним узами дружбы. Как это
174 Дурной тон (фр.).
часто бывает, в юности он больше думал об удовольствиях,
овладела страсть к армии. Он мечтал об оружии, лошадях, маневрах и немецкой
дисциплине.
Войдя ко мне, он попросил отослать слугу. Когда мы остались одни, я спросил его:
— Скажи, дорогой виконт, что означает столь серьезное начало? Не собираешься ли
ты поведать о каком-либо новом приключении, связанном с честью или любовью?
— Ни в коей мере, — отвечал он. — Речь пойдет о вещах более важных, об опыте,
который я решил поставить. Может быть, он покажется тебе странным, но он совершенно
необходим, поскольку здраво судить можно только о том, что испытал на себе. Тебе, моему
лучшему другу, я готов доверить свои самые сокровенные мысли. Кроме того, ты один
можешь помочь исполнить то, что я задумал. Вот в двух словах моя идея. Я сам хочу
почувствовать и понять, какое воздействие могут оказать удары саблей плашмя на
сильного, мужественного, физически крепкого человека и до какого предела он может
сопротивляться этому наказанию. Прошу тебя взять саблю и бить меня до тех пор, пока я
не скажу «довольно».
Признаюсь, я долго сопротивлялся прежде, чем дал себя вовлечь в этот смешной и
странный эксперимент. Только так можно было убедить его в безумии его идеи. Да и
потом он так настаивал, что мне ничего не оставалось, как оказать ему эту слугу.
Одним словом, я принялся за работу. К моему удивлению, однако, друг мой,
холодно размышляя над ощущениями, которые ему доставлял очередной удар, собирал
свое мужество с тем, чтобы достойно перенести следующий. Он не произносил ни слова и
пытался, хотя и не совсем успешно, сохранить невозмутимое выражение лица. Таким
образом, я успел нанести ему около двадцать ударов саблей, прежде чем он сказал мне:
— Друг, достаточно, я удовлетворен и понимаю теперь, что этот вид наказания
очень эффективен и поможет укрепить дисциплину в армии.
Я счел, что все закончено и поскольку эта сцена казалась мне в тот момент не такой
забавной, как сейчас, собирался позвонить своему лакею и приказать одеть меня. Виконт,
однако, остановил меня, сказав:
— Минутку, мы еще не закончили. Нужно, чтобы ты тоже подвергся этому
испытанию.
Я
я должен это сделать, чтобы не подвергнуться соблазну рассказать при случае историю
дамам. В общем, он упросил меня во имя нашей дружбы дать ему эту гарантию.
— Впрочем, — уверял он меня, — ты только выиграешь, поскольку сможешь
составить собственное суждение об этой новой методе.
Поддавшись его мольбам, я отдал ему в руки оружие, но после первого же удара,
который он нанес мне, заорал изо всех сил «достаточно». Мы обнялись, и, клянусь, я
никогда никому не рассказывал об этой сумасшедшей истории. Ты первый, Мамонов, да и
то лишь потому, что мне попался на глаза этот, как ты его называешь, щекодир.
Сегюр посидел еще с полчаса, затем откланялся.
О предстоящей свадьбе Мамонова не было сказано ни слова.
5
Визит Сегюра во флигелек, в котором томился покинутый всеми временщик, был
сочтен дерзким вызовом общественному мнению.
Сотни глаз следили за послом, когда он утром 24 июня в группе празднично одетых
дипломатов ожидал окончания торжественного молебна по случаю годовщины
Чесменской битвы.
Миновав австрийского посла, Екатерина подошла к Сегюру. Рядом с ней шел вице-
адмирал Александр Иванович Круз, командовавший в Чесменской бухте знаменитым
«Евстафием», первым вступившим в бой и увлекшим с собой на дно флагманское
турецкое судно. Екатерина находилась в том приподнятом настроении, которое обычно
владело ею на публике и которое она сама называла альтерацией.
— Я слышала, что вы не забываете старых друзей, граф, — сказала она, улыбаясь.
— Мне это приятно. Вот поступок благородного человека и урок низким душам, которые
сегодня удалились от того, кого вчера еще столь неумеренно восхваляли.
Стоит ли говорить, что уже наутро эти слова на все лады обсуждались в
петербургских салонах?
Сегюр едва ли мог предполагать, что это была одна из последних его встреч с
Екатериной. Не прошло и двух недель с отъезда Мамонова, как его пригласил к себе вице-
канцлер Остерман и сообщил о народном восстании в Париже 14 июля. Сегюр оказался в
чрезвычайно неловком положении — в депеше, полученной накануне, Монморен ни
словом не упомянул о драматических событиях, развернувшихся во французской столице.
Охваченный беспокойством за судьбу семьи, он обратился в Версаль с просьбой об
отпуске, напомнив, что не был на родине уже более пяти лет.