Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Стегний Петр Владимирович

улыбалась, когда он, увлекшись, обращался к ней «ma bonne dame»27 вместо положенного

«madame»28, снимал парик, чтобы доказать сходство со своим бюстом, который был сделан

27 Сударыня (фр.).

28 Государыня (фр.).

по памяти помощницей Фальконе Анной-Мари Колло. Небрежно повязанный галстук,

обнажавший морщинистую шею, манера целовать руки дамам по поводу и без повода

вызывали у Екатерины только

усмешку. Она находила, что естественность поведения

Дидро придавала особую прелесть их беседам и видела в ней признак высокого

энтузиазма, присущего только великим людям.

«Ваш Дидро, — писала она своей парижской корреспондентке мадам Жоффрен, —

человек совсем необыкновенный: после каждой беседы у меня бедра всегда помяты и в

синяках. Уж я была вынуждена поставить между ним и мною стол, чтобы защитить себя

от его жестикуляций».

Дидро был в восторге от своей собеседницы.

«Это душа Брута, соединенная с чарами Клеопатры, — писал он Екатерине

Дашковой. — Если она как государыня велика на троне, то ее прелести как женщины

способны вскружить головы тысячам смертных. Никто лучше ее не владеет искусством

располагать в свою пользу».

Об отношении Екатерины к Дидро и тогда, и после говорили всякое. Фридрих II, к

примеру, писал Д’Аламберу:

«Говорят, что в Петербурге смотрят на Дидро как на скучного резонера,

болтающего все одно и то же. Будучи завзятым читателем, я все-таки не могу выносить

его сочинений. В них царствует такое самодовольство и высокомерие, что это стесняет

мою свободу».

Российская императрица, однако, придерживалась другого мнения.

10

В одной из первых бесед Дидро спросил Екатерину, кто были ее учителя.

— L’ennui et sollitude29, — ответила она.

В течение долгих восемнадцати лет, с тех пор как она стала супругой великого

князя Петра Федоровича и до вступления на престол 28 июня 1762 года, единственными

ее друзьями были книги. Шведский граф Гюлленборг, посетивший Петербург в 1745 году,

назвал ее философкой. Екатерине в то время было пятнадцать лет и она уже

познакомилась с произведениями Плутарха, Цицерона, Монтескье. После отъезда

Гюлленборга, кстати сказать, фигуры весьма загадочной (он неизменно появлялся возле

Екатерины в переломные моменты ее жизни), она обратилась к Вольтеру, Руссо, Дидро.

Горизонты мира раздвинулись для нее. В душе великой княгини разгорелся огонь, который

не погас до конца ее дней.

29 Скука и одиночество (фр.).

«Свобода — душа всего на свете. Без тебя все мертво. Желаю, чтобы повиновались

законам, но не рабски; стремлюсь к общей цели — сделать

всех счастливыми», — писала

она в те годы.

Личность великой государыни Екатерины формировалась под влиянием новейшей

философии с ее проповедью свободы и самоценности человеческой личности, и

абсолютной, переданной с генами немецкими предками уверенностью в монархическом

строе, как наилучшем гаранте общественного порядка, которую подкрепила еще

российская реальность. Проявление этой внутренней раздвоенности часто принимали за

неискренность и лицемерие. Вряд ли это было так. Екатерина — дочь века, прошедшего

под знаком сомнений. Излом эпохи оставил след и в ее душе.

– «Всюду человек свободен — и всюду он в оковах», — первые слова

«Общественного договора» Руссо пугали ее своей правотой.

Раньше и глубже многих Екатерина почувствовала разрушительную силу призывов

к всеобщему равенству. Поэтому, очевидно, из философских сочинений только книги

Руссо удостоились редкой чести быть запрещенными в России. Впрочем, в 1765 году,

когда вынужденного покинуть родину Руссо отказались принять англичане, Екатерина

через Григория Орлова пригласила будущего швейцарского отшельника поселиться в

России. Он отказался, как отказались от подобного приглашения Вольтер, Д’Аламбер,

аббат Гальяни. Это, тем не менее не изменило отношения Екатерины к аристократам духа:

вслед за библиотекой Дидро в Петербурге оказались книги Вольтера, собрание

манускриптов и литографий Гальяни.

Впоследствии у историков екатерининского царствования вошло в обычай

сожалеть, что книги эти в России было некому читать. Упрек столь же предвзятый, сколько

и бессмысленный. В эпоху, когда во дворах католических монастырей полыхали костры,

истреблявшие крамолу, Петербург был не худшим местом сохранения интеллектуальных

богатств Европы для потомков.

Рукописи, к сожалению, горят, не горят идеи, и Екатерина если и не сознавала, то,

наверное, чувствовала это. Интуицией она обладала поразительной.

Долгие годы ее кумиром был Вольтер. Она открыто, порой демонстративно

восхищалась его едким сарказмом, неожиданными парадоксами, смелым разоблачением

ханжества и грубых предрассудков. Это было необычно, но не ново — культ Вольтера в

русском образованном обществе возник еще во времена Елизаветы Петровны.

Вольтерьянство тогда воспринималось как антипод суеверия — и только. Не стоит

забывать, что позже, уже в грибоедовские времена, слово «вольтерьянец» стало

синонимом злодея — фармазона, повинного во всех эксцессах Великой революции. Для