i 166602c1f3223913

Неизв.

деревьев посдирали и от этого околели… Господин кадет, дозвольте

доложить: так что можете идти смело – у этой старой ведьмы в чуланчике

целая колбасная торговля. А ты, бабка, – снова обратился он к хозяйке, –слушай: мы у тебя поужинаем и переночуем. Конечно, не задаром – за все

будет заплачено. Добром или силою. Чорт возьми, что ж ты не хочешь

впускать даже нашего пана капитана? А ну ка!

Швейк выхватил из ножен штык и приставил его острие к горлу

старухи; та

взвизгнула, отпрянула и, перепуганная, подобострастно пригласила господ

солдат последовать за нею. В горнице при свете от печки она разглядела, что среди них был офицер. Она забормотала: – Пан капитан, пан капитан! –и стала ловить руки кадета, чтобы поцеловать их.

– Вот видишь, бабка, теперь ты мне нравишься, – промолвил Швейк, покровительственно похлопывая ее по плечу. – Так и надо уважать солдат.

Кадет Биглер вытащил из кармана деньги. Старуха с готовностью принесла

нежданным гостям хлеба и молока и достала откуда то копченой грудинки, не спускал в то же время глаз с входной двери.

Швейк вскипятил крепкого чаю, уложил больного на лежанку, заменявшую

постель, и прикрыл его старухиной шубой; и кадет, у которого от горячего

чая резь утихла, быстро заснул.

За мясом и хлебом оставались только Швейк со своим товарищем; старуха

сунула хлебы в печь и вышла, словно кого то поджидая. Солдат, прожевывая

огромный кусок, сказал Швейку:

– Прекрасное мясо. Хорошо просоленное и прокопченное, и хотя немножко и

припахивает у кости, но это ничего. Лучше всего бывает, братец ты мой, мясо коптить с опилками, а под ним жечь можжевельник. Тогда оно

получается все равно что пирог, чистый пирог, скажу я тебе.

– Ну, это не очень то похоже на пирог, и ты, смотри, не объешься, –возразил ему Швейк. – Ну, да мясо есть мясо, а мясо охотно ест даже

всякая собака.

В этот момент старуха вернулась, а вслед за нею вошла молодая, рослая, красивая женщина. Старуха представила ее: – Это – моя дочь. Муж у ней на войне. Видишь, – обратилась она к

молодухе, – к нам пожаловали гости, наши солдатики, наши господа и

защитники. Они гонят москалей.

Молодуха широко улыбнулась, показав крепкие белые зубы, и Швейк вежливо

предложил ей кружечку чая.

– Прошу вас, выпейте с нами, пани. А как зовут пана? А кофточка у вас

сидит отлично.

И он провел рукой по ее полной груди.

Она принялась за чаепитие и вступила в оживленную беседу со Швейком, руки которого никак не могли успокоиться; то и дело что нибудь щекотало

его ладони, и потому всякий раз, когда старуха отворачивалась, он

вытирал их о кофточку или юбку молодухи.

Товарищ

был совсем сонный. Старуха принесла из сеней полушубок и исчезла

с ним в чуланчике, бросив выразительный взгляд на дочь; но та

непринужденно рассмеялась, когда Швейк, ущипнул ее за икру.

Затем она поднялась, заявив, что пора спать, и полезла на печку, куда

предварительно перенесла с лежанки, на которой спал кадет, довольно

грязную подушку. Товарищ Швейка растянулся на скамейке, но вскоре ему

показалось слишком жестко, и он перекочевал на пол. Заметив беспокойство

Швейка и его умиленные взгляды в сторону печки, он пробормотал: – Не понимаю, что тебе за охота! Неужели ты не видал баб у себя дома?

Ложись ка лучше спать; и без того после этой свинины у нас сон будет

неспокойный.

– Да, ты прав, – согласился Швейк, укладываясь рядом с ним. – А знаешь, ведь я это только так, нарочно. Потому что ни одна баба не обижается, когда ты ей даешь понять, что она тебе нравится. Ну вот, это наш первый

ночлег под крышей с тех пор, как мы потерялись. Что ж, тут еще не плохо; во всяком случае, лучше, чем в лесу, когда шел такой дождь. Я тогда еще

рассказывал у костра господам офицерам, как один каменщик задумал

подарить своей жене на именины ангорскую козу, а господни поручик Лукаш

мне не поверил и на другой день сказал, что таких вещей люди на именины

не дарят. А между тем, люди со зла дарят друг другу на именины еще более

глупые подарки, чем ангорскую козу, которая все таки хоть пользу

приносит. Вот мне пришлось раз купить у некоего господина Крауса, бухгалтера в радлицском кооперативе, сенбернара, которого ему подарила

его невеста на именины в день св. Иоанна. Это был чудесный сенбернар, ростом с годовалого бычка, а он уступил его мне за пятерку, только бы

избавиться от него, потому что, по его словам, он не мог без сокрушения

сердца глядеть на эту собаку. И он поведал мне все свое горе, которое он

принял из за этого пса. Он, понимаешь, подарил своей симпатии па именины

золотые часики на браслете и обручился с нею, но жениться он не

торопился, так что на его именины она, в свою очередь, подарила ему эту

самую собаку. Он даже плакал, когда он мне рассказывал это, ей богу!

Квартирная хозяйка, у которой он прожил шесть лет, сразу же, как только

он вернулся в Иванов день с фейерверка и привел на веревочке своего

сенбернара, не пожелала с ним даже разговаривать, а утром отказала от

комнаты, потому что собака всю ночь напролет скулила и другие жильцы