i 166602c1f3223913

Неизв.

канализацию. Что ж тут удивительного, если человек иной раз и ошибется.

Вот с ним какой однажды был случай: приехал он как то в Моравии в одну

деревушку недалеко от Гедихта и спрашивает тамошнего бургомистра: «Ну, что, как у вас нынче с урожаем? Если бы не дожди, то, наверно, не

плохо?» А бургомистр, необразованный человек, возьми да и ляпни ему по

чешски: «Ваше величество, пшеница наливается хорошо, овсы стоят чудесно, свекла замечательная, а вот только картофель –

г…!». Император не понял

его и спросил адъютанта, что это слово означает. Тот ответил, что это –простонародное выражение: когда что нибудь плохо, наполовину пропало, то

это называют «г…». А через неделю они прибыли в Пшерок, и там начальник

окружного управления представил императору директора народного училища.

Императору показалось странным, что его встретило мало детей, и он

спросил директора, что этому за причина. «Ваше величество, – запинаясь, проговорил директор, – у нас здесь эпидемия кори, и половина учащихся

больна…» – «Знаю, знаю, – ответил на это император, самодовольно

покачивая головой, – это ужасное г…, ужасное…». Понимаете, такое

высокопоставленное лицо и то может тоже иной раз ошибиться, и вовсе не

следует над ним за это смеяться. Кадет Биглер так быстро поправлялся в

саду под грушей, что после обеда хотел было двинуться дальше; но Швейк

запротестовал:

– Так что, дозвольте доложить, господин кадет, это было бы понапрасну, потому что мы все равно своего батальона не нашли бы. Нам надо пройти

направо на станцию, а батальон уж сам явится за нами. Кроме того вы еще

слишком слабы, господин кадет, а до того места – не близко, да и кроме

того старуха говорит, что ночью непременно будет дождь.

Кадет принялся изучать карту и в душе согласился с тем, что Швейк прав.

При этом ему стало ясно и то, что капитан Сагнер не ошибся, когда

утверждал, что русские ни в коем случае не стали бы отступать там, где

искали их австрийцы, потому что совершенно невозможно продвигаться с

обозами и с артиллерией по таким лесам и болотам.

Швейк опять заварил чай, а ночью снова забрался на печку, где занялся

утешением покинутой молодухи. Вся деревня спала глубоким, мирным сном; дождь лил, как из ведра, и перестал лишь к утру.

Кадет после такого долгого сна чувствовал себя настолько окрепшим, что к

нему вернулся его прежний воинственный дух. С самого утра он уже начал

орать на солдата, готовившего завтрак, в то время как Швейк ходил с

молодухой в хлев доить корову.

– Чорт бы вас подрал! Как вы опять стоите, когда я с вами разговариваю?

Пятки, пятки сомкни! Во фронт! – надрывался он, а после завтрака

поспешно

оделся и приказал выступать.

Он расплатился со старухой, поцеловавшей ему руку, и первый, в

сопровождении солдата, вышел из халупы. Тем временем в горнице Швейк

прощался с плачущей молодухой и, поглаживая ее, уговаривал: – Ну, ну, не реви, красавица! Ведь мы ж не навек расстаемся! А потом, гляди, и старик твой в отпуск приедет. Ну, а если что и случилось, то я

думаю, и в Галиции родильный приют найдется. Так что – с богом!

Счастливо оставаться!

Кадет направил свои стопы через сад прямо на север, где дорога, как

растолковала ему старуха, выходила на шоссе. Он шагал так быстро, что

солдат и Швейк отстали от него. И тогда солдат сказал Швейку: – Если ты, брат, проголодаешься, то только скажи. Я стянул таки у

старухи одну колбасу из ее чуланчика.

– Как тебе не стыдно обкрадывать таких хороших людей, – стал

выговаривать ему Швейк. – А мне молодуха сама дала на дорогу кусок

ветчины и коровай хлеба. Так что голодать мне не придется. А вот у меня

какое горе: утречком в саду я свернул головы шести курочкам и двум

петушкам, они у меня все в вещевом мешке, и я едва могу тащить этакую

тяжесть. Да и как бы они у нас не стухли.

Кадет взял в сторону между халупами деревни, тянувшимися уже более

четверти часа вдоль дороги. Швейк в последний раз оглянулся на халупу, оказавшую ему столь полное гостеприимство, и под наплывом

сентиментальных воспоминаний запел:

Как ангел, чистая душой,

Над речкой девушка рыдает;

Ушел любимый, молодой!

Лишь слезы скорбь ей облегчают…

Но затем ему показалось, что душещипательные слова этой песни

недостаточно выражают его чувства; поэтому он затянул другую: Когда я вас сегодня покидал,

Луч солнышка полянку озарял…

Плескалась рыбка резвая в пруду…

И целовались в предрассветный час

Сегодня мы в последний раз.

Вдруг кадет остановился и, прикрывая глаза рукою, словно козырьком, стал

всматриваться в даль; затем он с быстротою молнии бросился на землю и

прошипел:

– Неприятель! Русские! Ложись!

– Стало быть, они в самом деле уже тут? – удивился Швейк. – Стало быть, они…

Боевой товарищ Швейка выронил при словах «неприятель» и «русские»

винтовку и поднял кверху руки; но, увидя, что никакого неприятеля нет, он их снова опустил и лег на землю, в то время как кадет скомандовал: – Заряжай, заряжай!