И мир погас
Шрифт:
— Какой у них был план? Свержение императорской семьи или возведение на трон кронпринца?
— Граф Морган одержим идеей императора у власти, так что он надеялся получить поддержку Его Высочества за ваше свержение. Он убежден, что вы отобрали у принца его место.
— Так он связывался с кронпринцем? — ком в горле давил.
— Нет, выражаясь его словами, он хотел преподнести ему вашу голову в качестве трофея. Но, думаю, если бы окружение кронпринца не контролировалось бы так строго, то он бы связался напрямую.
Я переплела пальцы и положила на них лоб. И это моя мать проигнорировала? Посчитала это незначительным, чтобы
— Граф, — сил поднять голову не было, — останься во дворце на некоторое время. И приходи на ужин сегодня, а сейчас оставь меня, нужно подумать.
— Конечно.
Я рухнула на свою руку лицом после щелчка закрывшейся двери и разрыдалась. Это конец. Могло бы быть большее предательство в мире, чем безразличие матери к своему чаду? Это конец. Вынести злость и обиду, молчание, пустой взгляд, но не это. Я смогла вынести все, но не косвенную попытку убийства. Это конец. Последнее горе, принесенное мне матерью. Ее ждет казнь.
За ужином с Тео, Ракелью и Дитрихом я вела себя как обычно. Мои друзья отвечали на мои улыбки, подруга делилась новостями, а граф смотрел на меня с непониманием. Но думать о мотивах моей матери было больно, так что лучше так. Мне не хотелось больше сочувствия. Ощущать себя обманутой и униженной родившей меня женщиной было мерзко.
Я могла бы казнить их на месте, отправив отряды рыцарей в их дома, но отдала приказ на задержание. Пусть предстанут перед судом. Эта женщина будет унижена тоже. Встанет на колени с заведенными за спину руками, опустит голову и будет внимать словам судьи. Нет, лучше моим.
Встреча с верховной судьей проходила в столичном суде колонны, полы и стены которого походили на серое северное небо. Холод, тишина и чистота, а в центре величественной простоты стояла само воплощение закона — юдекс Юнона. Женщина, отказавшаяся от брака, фамилии и чтившая лишь закон. На вид ей было чуть за 50, черные волосы сливались с серостью интерьера из-за седины, а рост и вытянутая в ровную линию спина вновь заставили меня почувствовать себя ребенком.
— Проведение судов любых масштабов является долгом юдекса, а никак не Ее Величества, — напомнила мне Юнона голосом, похожим на гром, — я вынуждена призвать вас к пониманию собственных действий. Если вы создадите прецедент, при котором судите лично, то рано или поздно люди начнут запрашивать вас судьей на собственном заседании.
— Это мое эгоистичное желание, Юнона, — резко вставила я, — всю жизнь я уважала свод законов больше, чем заповеди Морин, и считаю, что нет ни одной причины менять кодекс сейчас, хоть у меня и есть такая возможность. Если бы я действовала только из желания отомстить эрцгерцогине, то давно бы переписала эту книжку и осудила родившую меня женщину, но я честна перед народом, советом и законом, руки мои чисты, а уж сглаживать ее наказание я тем более не намерена. Мое желание состоит в том, чтобы лично объявить о наказании этой женщины, только и всего. А твои страхи несколько не обоснованы. Нет причин звать меня на слушание, если я не скажу ничего, что могло бы облегчить вину обвиняемого. Поверь, я буду исходить только из закона и не более, лишь моя обида вынудила меня заставить эту женщину взглянуть в мои глаза спустя столько лет, и было бы славно, если глаза эти будут наполнены слезами, а губы будут молить о прощении.
Что скажешь, юдекс? Встреча с тобой напомнила о том, как надоел мне взгляд
Юдекс не уважала мое решение, но принимала. Я вернулась во дворец, заперлась в покоях с бальзамом и сигаретами. Пить и курить в полном одиночестве казалось мне самим воплощением той горечи, что лозами обвила все мои внутренности. Я кусала ноготь на большом пальце, держа бокал и сигарету в другой руке. Даже на двух шкурах сидеть на полу было холодно. Смотря в одну точку, я пыталась понять, что мне чувствовать. Удивиться ли хоть на секунду, что она не любила меня? Задуматься ли о причинах ее неприязни? Или просто забыться? Притвориться, что мне и дела нет до того, что родившая меня женщина плевать хотела на мою жизнь? Что я даже на секунду не могла задуматься о зародившейся оппозиции, всеми мыслями утопая в обиде и ненависти, остающихся на языке табачным дымом?
О происходящем не знали мои дети и от большинства дворянства информация скрывалась до слушания, которое таковым было даже сложно назвать. Первыми судили участников восстания, занимавшихся организацией, подготовкой армии и оружия, и только на следующий день в зал заседания привели соучастников.
Вновь траурное платье и ожерелье на шею, удобные туфли и корона. Флаг за моей спиной в руках Морин и место судьи на пьедестале, а внизу зрители, юдекс и подсудимые. Никакой защиты, лишь обвинение и выслушивание доводов, а затем наказание.
— По завету Богини, мы, граждане империи, судим и будем судимы по земному закону. Единственный закон, за нарушение которого будет понесено наказание и в этом мире, и в загробном: преступление против процветания империи. Прочие прегрешения будут судиться здесь и сейчас, получат соизмеримое порицание и наказание. Именем Морин и Ее императорского Величества Аннабель Мария Августа Таафеит де Рутил фон Халькопирит я, юдекс империи Халькопирит, объявляю заседание открытым.
Выслушивать оправдательные слова в ответ на обвинения было утомительно. Графы, маркизы и низкосортные виконты, которых я видела, возможно, первый и последний раз в жизни. Будь моя воля и я бы просто убила бы их лично на месте за одну лишь мысль против монаршей семьи, но должна была слушать неубедительные доводы. А она стояла смирно, с закованными руками, но все так же величественно, словно и не собиралась умирать. Словно она была не здесь, не рядом со мной.
Эрцгерцогиня, обвинением которой оправдали императрицу на месте судьи, не произнесла ни слова. Я чувствовала ком в горле и дрожь в губах, пальцы сжимались в кулаки, и все мое нутро застыло в ожидании пересечения наших взглядов. Это случилось лишь единожды, когда стража уже приблизилась к ней, чтобы увести эрцгерцогиню, она подняла на меня глаза, а взгляд ее был такой же пустой, как на портрете сомнительного художника. Совсем ничего нет в ее взгляде и меня уж точно.