Игра Канарейки

Solongoy

– Потому что брат Ольгерда уже несколько лет как мёртв.

– Почему-то я так и думал… Как я смогу тебя найти?

Гюнтер О’Дим сверкнул чёрными глазами.

– Я сам тебя найду, если что. Или можешь спросить у Карины.

Канарейка непроизвольно дёрнулась, услышав имя, которым её не называли уже очень давно. Лишь маленькая горстка людей и нелюдей, которую можно было посчитать по пальцам одной руки, вообще знала его. Спрашивать у торговца зеркалами, откуда он его вызнал, совсем не хотелось, от этого становилось

немного жутко.

– Карина? – переспросил ведьмак, хмурясь.

Гюнтер скрестил руки на груди и кивнул на босую эльфку.

– Это твоё имя? – спросил ведьмак.

– У всех есть имя, вот и на меня нашлось, – резко бросила Канарейка. – Тебя же Белым Волком называют, и Гвинблейдом, и Мясником. Вот и у меня имя есть. – Эльфка выдохнула, взяла себя в руки. – Только Гюнтеру я своего имени не говорила. И вообще никому. Последние лет двадцать.

Канарейка попыталась помочь Геральту, показать, кто такой торговец зеркалами на самом деле, что он знает то, что было известно только мертвецам. Что он может дать человеку бессмертие.

Нет, она хотела показать это не ведьмаку.

Себе.

Какова же была цена для Ольгерда за столь дорогое желание? Что ему случилось пережить? Каково это – жить и знать, что тебе не навредит ничто, что в схватке ведьмак может отрубить тебе голову, а ты – просто потянуться за ней и вернуть на место? Говорить, смеяться. А голова твоя только что болталась за спиной на тонкой ниточке сухожилий.

Канарейке стоило признаться себе, что ей просто страшно. Что она боится Гюнтера О’Дима, торговца зеркалами. Что он может запросить у неё слишком большую цену. Что цену эту она не сможет оплатить.

– Мне нужно ехать, – выдавила Канарейка. Она взяла лютню и книги, отданные ей фон Эвереком, медленно зашагала к воротам.

Наконец рассвело. Тёплый розово-оранжевый свет падал под ноги Канарейке, а холодный утренний воздух бодрил. Босиком она шагала по просёлочной дороге и пыталась отвлечься от мыслей об Ольгерде и Гюнтере. В голову пришла детская песенка, которую Канарейка уже и не помнила, где и когда услышала. Эльфка шла и тихо напевала слова:

Ликом пригож, а речами умилен,

Только в глазах стоит холод могильный.

Он даст тебе успех и достаток,

Щедро одарит и сребром, и златом.

Только не даром так добр он к людям:

Время придёт, по счетам платить будем.

Сокровища в раз тебе будут постылы –

Навек в кандалы тебя заключил он.

На обочине дороги мелькнул Гюнтер О’Дим, Канарейка испуганно метнулась в сторону и чуть не попала под копыта лошади. Кобыла заржала, встала на дыбы, эльфка ловко отскочила в сторону, чуть не выронив лютню.

– Зараза! – выругался ведьмак. Он одним быстрым прыжком спешился, подскочил к Канарейке. Та встала в земли, небрежно отряхнула колени.

–

То есть я настолько тебе надоела? – весело спросила эльфка.

– Ты тоже бессмертная что ли, под лошадь бросаешься?

Канарейка нахмурилась, ответила абсолютно серьёзно:

– Надеюсь, что нет.

Геральту пора бы перестать удивляться внезапным переменам в настроении самой опасной эльфки Оксенфурта, но сейчас он не понял её слов. Канарейка заметила это и наигранно рассмеялась:

– Думаю, не самое приятное чувство, когда ведьмак отсекает тебе голову.

Геральту вдруг стало неудобно от того, что у него этой ночью был шанс совершить убийство просто потому, что он был в ярости. Потому что к Ольгерду фон Эвереку он испытывал личную неприязнь.

– Ты собираешься идти до Оксенфурта в таком виде?

– Каком? – на этот раз Канарейка совершенно искренне улыбнулась. – Я всего лишь босая. Когда отказываешься от политических убийств, и не в таком виде приходится выбираться из разных интересных мест.

– Садись на лошадь. – Ведьмак сказал это тоном, не терпящим вопросов и препирательств. Канарейка приладила к седлу лютню, сложила книги в седельную сумку и не без удовольствия запрыгнула в седло.

– А ты как?

– Пешком.

– Нет, – отрезала Канарейка, копируя недавний тон ведьмака. – Садись передо мной, тут места полно.

– Лошадь загоним, – проворчал Геральт.

Канарейка ехидно улыбнулась, протянула:

– Да не волнуйся, чародейка твоя не узнает.

– Она если захочет, и не такое узнает, – пробурчал Геральт, но всё-таки сел на лошадь перед Канарейкой. Плотва будто бы и не заметила, что на ней два седока вместо одного – бедняжке часто приходилось таскать на себе переполненные сумы с едой и доспехами.

– Ненавижу, когда все вокруг в курсе моей личной жизни, – буркнул ведьмак.

– А я очень люблю песню Присциллы, она такая… Светлая, что ли.

Геральт легонько ударил Плотву пятками по бокам, та неспешно затрусила по дороге.

Канарейку стало клонить в сон, она приникла к спине ведьмака. Тот ничего не сказал, значит, против не был. Куртка Геральта пахла сырой землёй и запёкшейся кровью.

– Как ты думаешь, – начала говорить эльфка, чтобы не провалиться в сон. Она попыталась сдержать зевок, но получилось плохо. – Просить бессмертия – эгоистично?

Ведьмак хмыкнул.

– Думаю, что намного эгоистичнее просить бессмертия не для себя, а для того, кого ты любишь.

– Ты шельмовски прав, – зевнула Канарейка. – Я живу всего сто сорок с хреном лет, так, даже на маленькое бессмертие не тянет…

Эльфка замолчала. Геральт не видел её лица, но чувствовал, как Канарейка сжимает ткань его куртки. Она помолчала ещё несколько секунд, прокашлялась и сказала уже каким-то не своим голосом:

– Но я уже пережила многих дорогих мне людей… и эльфов.