Игра Канарейки

Solongoy

Она и подхватила второй куплет:

Забудь о том, о чем не знал, забудь мои слова,

Не мной не сказаны слова, и ты о них забудь,

А там за краем рыщет тьма,

Как никогда, близка зима,

И тень твоя, мою обняв, уходит снова в путь.

Канарейка слушала их, и чисто профессиональный интерес с невероятной быстротой сходил на нет. Она не могла относиться к этому отрешённо. Почему-то слова казались ужасно личными, каждое царапало, калечило сердце. Канарейка

впилась ногтями в столешницу. Фиакна удивлённо глянул на неё.

Дальше Лютик и Присцилла пели вместе. Их голоса были прекрасны. Канарейка правда так считала – только что-то прекрасное может заставить чувствовать.

Когда средь угольев утра ты станешь мне чужой,

Когда я стану и тебе чужим, моя душа:

Держись за воздух ледяной,

За воздух острый и стальной,

Он между нами стал стеной, осталось лишь дышать.

Канарейке стало плохо и больно. Было ощущение, будто её сейчас вывернет наизнанку.

Из-за всего. Всего, что ей пришлось пережить. Из-за Ольгерда.

Эльфка прикрыла рот рукой, рвано выдохнула и, шатаясь, встала с лавки. Фиакна тут же поднялся вслед на за ней. Геральт за столом в другом углу корчмы заметил переполох, нащупал на поясе нож.

Канарейка медленно направилась к двери, Эльза зашагала следом. Фиакна хотел догнать этих двоих, но Биттрегельд схватил его за рукав. Фиакна, хмурясь, повернулся к нему. Гном и Хаттори с Элихалем покачали головами.

– Оставь девчонку, – сказал Биттергельд. – Пусть поревёт.

Фиакна обернулся. Через мутное стекло было видно, как на улице под скупым светом фонаря Канарейка рыдала на плече у Эльзы. Та растерянно смотрела перед собой, гладила эльфку по спине, шептала что-то.

Фиакна стряхнул руку гнома с рукава и подошёл к окну, сел на лавку прямо под ним. Эльф был сумрачен и почти что зол – это можно было заметить даже через маску непроницаемой идеальности.

Геральт встретился взглядом с Цири, тоже наблюдавшей произошедшее, растерянно улыбнулся. Ведьмачка покачала головой, приняв это за обычную сцену размолвки.

Лютик и Присцилла продолжали петь.

За краем вечности, беспечности, конечности пурги –

Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;

Мы не проснемся, не вернемся ни друг к другу, ни к другим

С обратной стороны зеркального стекла.

Комментарий к XLIII. Тень

Песня Мельницы – Прощай.

========== XLIV. Друзья ==========

Воистину, великая надобна самоуверенность и великая ослеплённость, дабы кровь, стекающую с эшафота, именовать правосудием.

Высогота из Корво

Дождь стучал по крыше. Канарейка всё никак не могла уснуть, ворочалась на тахте. Фиакна сидел в углу комнаты и смотрел за окно. Он привык не спать. Особенно тогда, когда объект его работы являлся убийцей.

Чёрт знает, что может быть у убийцы в голове.

У неё в голове, как и можно было предположить, были смерти. Призраки, тени, видения. Они возникали перед глазами всякий раз, стоило их закрыть. Умершие орали невозможными, потусторонними голосами, визжали, их ногти скрежетали и хрустели, ломаясь, кости. Бледные лица с тонкими кровавыми полосками на шеях сменяли друг друга. В конце этой вереницы были бескровные лица Эйвара, Элихаля и Биттергельда. Затем появлялся Каетан. Умирающий, шепчущий одними губами, с землистым цветом лица и впавшими глазами. Ольгерд фон Эверек вонзал свою карабелу ему в грудь. А потом смеялся заливисто и демонически голосом Гюнтера О’Дима…

Канарейка проснулась со вскриком.

Фиакна холодно взглянул на неё.

Внизу тут же зажёгся свет, послышались громкие быстрые шаги. Эльза и Эйвар почти мгновенно показались на лестнице. Эльф – с лампадой в руках, «кабаниха» – с мечом.

– Всё в порядке?! – пытаясь стряхнуть остатки сна, спросила Эльза. Она не сводила глаз с Фиакны.

Канарейка накрылась одеялом с головой, отвернулась к стене. Ей не хотелось никого видеть, ни с кем говорить.

– Да, – ответил Фиакна. – Я слежу за этим.

– Как раз потому что ты тут следишь, мы так и подорвались, – фыркнула «кабаниха».

Эйвар, хмурясь, потянул её за рукав обратно вниз.

Через некоторое время они снова улеглись, с первого этажа послышался негромкий храп то ли Эйвара, то ли Эльзы.

Канарейка не могла уснуть, но не ворочалась и почти не дышала.

Только Фиакна знал, что она не спит.

– Какая же ты жалкая, – сказал он. – А жертв ты своих просто просишь умереть?

– Отъебись, – шепнула эльфка.

Фиакна хмыкнул и отвернулся. До рассвета оставалась пара часов.

Геральт помнил, что Канарейка говорила о кузнеце Эйваре Хаттори. Кажется, эльфы были на короткой ноге. Ведьмак уже, конечно, давно привык, что Континент очень мал и тесен, но получалось, Геральт мог видеть Канарейку бесчисленное количество раз ещё до их знакомства – Хаттори был одним из лучших кузнецов в Северных королевствах, и ведьмак ни за что бы не принебрёг его мастерством.

Конечно, Геральт и сейчас пришёл не с пустыми руками, а с материалами и чертежом для нового меча. К тому же, раз Канарейка в городе, велика вероятность застать её у кузнеца. Это было бы неплохо.

Геральт по обыкновению толкнул дверь вперёд, но та почему-то не поддалась сразу. Ведьмак постучал. Ответа не последовало, и голосов изнутри тоже не было слышно. Почему-то чувствуя недоброе, Геральт постучал настойчивее. Из-за двери раздалось мужское грудное «сейчас», скрипнул засов.

На пороге оказался не Эйвар, как можно было понять по голосу, а Канарейка. В простой льняной рубахе и кальсонах, в фартуке, вся в муке.

– Эйвар! – крикнула Канарейка на второй этаж. – К тебе ведьмак пришёл.