Игра в аду
Шрифт:
Я издаю легкий смешок. Как же приятно снова смеяться. И пусть смех все еще сдержанный, он все равно свободный. Ведь его больше ничего не сдерживает: нет той клетки, в которую я его заточила и велела не высовываться.
– Мы часто говорим обо мне… - начинаю я, - Может, расскажешь мне что-то о себе?
– И с чего такая просьба? – спрашивает сосед, смотря себе под ноги.
– Я не до конца тебя понимаю, Макс.
Говорю не до конца, хотя на самом деле не понимаю его вообще.
Я всегда твердила себе: не
– Помнишь, когда мы собирались на кладбище, я кое-что искал, - говорит Макс тревожным голосом.
Увидев мой быстрый кивок, он продолжает.
– Я подслушал, куда ты хочешь поехать… - начинает он, а сам смотрит на мою реакцию.
Я пожимаю плечами
– Ничего страшного. Продолжай.
– В том городе и на том кладбище похоронен мой отец. Когда я услышал, что ты собираешься туда, не сдержался и напросился отвезти тебя. Выглядело так, будто хочу помочь, но на самом деле, я тогда думал лишь о себе.
Его последние слова, словно ножи, вонзаемые в спину.
– Мы родились в одном городе? – спрашиваю я, стараясь говорить спокойно.
– Выходит, что так, – отвечает Макс.
– Выходит, что так? Ты знал об этом с самого начала! Почему не сказал? – мой голос разрывается от негодования.
Мимо нас проходят люди, а мы стоим неподвижно и смотрим друг другу в глаза.
Единственное, что я слышу, пока осколки доверия режут меня изнутри, это – разбивающиеся о берег морские волны. Сейчас, как никогда, хочется утопиться.
– Я хотел отвезти на его могилу вещь, которая у меня от него осталась.
– Что за вещь? – спрашиваю я требовательным тоном.
– Его фляжка, из которой он беспробудно пил, пока мама его не зарезала.
Я даже не знаю, что ему сказать. Может быть, что одним этим предложением он пристыдил меня настолько, что захотелось выколоть свои бесстыжие глаза, только бы не смотреть на него.
– Мне было семь лет, когда она убила его на моих глазах. Я видел в ней беспросветное отчаяние. Она долго терпела… Годами… Но в какой-то момент больше не смогла с этим мириться.
– Что случилось в тот день? – спрашиваю я робким голосом.
Хотя ответ итак очевиден. Когда родным грозит опасность, не встать на их защиту – вот самое страшное преступление.
– Он и до этого поднимал на меня руку, но в тот день бил так, что из глаз летели искры. Удары следовали друг за другом, пока мама… - он поджимает дрожащие губы – не прекратила это раз и навсегда.
Я смахиваю со щек слезы и подхожу к нему, чтобы обнять.
В голове звучит голос Бель: "Каждому поступку есть объяснение. Уверена и у него есть. Может, однажды
И вот теперь, когда он все рассказал, я не могу от него оторваться. Обнимаю так крепко, словно хочу сказать: мне жаль, я понимаю, ты не один, я помогу.
Он приглушенно плачет, уткнувшись лицом в мое плечо.
– Все в порядке… - произношу я ненавистную фразу, пока поглаживаю его по спине, - Все в порядке…
Видеть его, моего жизнерадостного, всегда веселого, и такого забавного Макса, в слезах - самое грустное, что мне доводилось видеть в жизни.
31 глава
Спустя месяц после игры
Я сижу за столом и мешаю ложкой грибной суп.
– Он горячий. Пусть остынет, – предостерегает меня мама, уходя с кухни.
– Куда ты? – спрашиваю я.
– За Лизой в садик. Придем через полчаса.
– Ладно.
Дождавшись, пока она уйдет, я беру тарелку и выливаю похлебку в раковину. Взяв пульт, включаю первый попавшийся канал и принимаюсь мыть посуду.
Услышав в новостях об игре на выживание, я с тарелкой в руках подхожу к телевизору. А уже через мгновенье на его экране появляется мое лицо.
– Единственная выжившая в ужасающей игре на выживание, – читаю я подпись под своим фото.
Страшно представить, сколько людей сейчас это смотрят. Пялятся на мою физиономию и обсуждают каждый сделанный на игре шаг. Интересно, сколько из них считают меня убийцей?
Когда на экране появляются фотографии участников игры, тарелка выпадает из рук. Звук разбивающейся на осколки посуды доводит меня до немой истерики.
Я сажусь спиной к шкафу, в котором хранятся мамины заготовки: маринованные помидоры, огурцы и грибы.
Внутри появляется знакомое ощущение. Тоска окутывает меня ядовитой паутиной. Это тяжелое, мучительное, разрушающее изнутри, чувство. Вместе с охватившим меня отчаянием, они становятся смесью, способной разъесть мое щемящее сердце.
Целый месяц она порывами налетает на меня, напоминая о бесполезности существования. Все за, что я боролась, все, к чему шла, и даже те, ради кого жила – все сгинуло.
Когда боль становится невыносимой, я хватаюсь за сотовый. А потом вспоминаю, что все, кому привыкла звонить – мертвы.
Мне некому звонить. Некому писать. Все, что у меня осталось – родители на грани развода и Лиза, которая всегда будет сестрой той самой «единственной выжившей».
Это сосущая неистовая боль. Она будет глодать, пока от меня не останутся только кости. Интересно, а до какого состоянии разложились мои друзья?
Я беру в руки осколок тарелки. Как же меня трясет, когда я подношу его к запястью.
Вместе с вытекающей теплой кровью появляется ощущение засасывания в воронку. Кажется, я сделала что-то глупое, но уже необратимое.