Империя проклятых

Кристофф Джей

Жан-Франсуа вскочил на ноги, выпустив когти, двигаясь так быстро, что казался почти размытым пятном. Он ничего не видел, потому что вокруг была кромешная тьма, в ушах звучала песня бегущей воды. Но за ней он услышал тихий звук, мягкий, как прикосновение перышка к камню прямо рядом с ним, и его разум внезапно наполнился образом твари, выскакивающей из темноты, без серебряного наротника, но с острыми зубами, голодным взглядом и ожидающим его адом.

– Капитан!

Двери за спиной с лязгом распахнулись. Капитан

Дэлфин и его подчиненные ворвались в камеру с поднятыми факелами и клинками, выпучив глаза. Только когда их мерцающий свет упал на камень, историк осознал источник этого мягкого шороха.

Его перо упало со страниц проклятого фолианта.

– Правильно делаешь, что боишься нас, маркиз.

Шепот последней лиат эхом разнесся во мраке, и мертвое сердце Жан-Франсуа залило чувством облегчения, когда он понял, что ее голос все еще доносится с другого берега реки.

– Но ты дурак, раз насмехаешься над нами.

Он увидел, как она присела на корточки, наблюдая за ним, как ястреб за полевой мышью.

– В ваших историях нас называют Отступниками, – прошипела она. – Хотя мы и далеки от этого. И не тебе, недостойному, судить нас. Наше дело было правым. А убежденность – настолько глубокой, что потрясла мир людей до основания и поставила на колени весь род. Эсана, а не Эсани. Верные, а не Неверные. Праведники, а не Отступники. Это из-за нас старейшины прятались в своих норах, боясь теней. Из-за нас эти страшились темноты.

– Я предупреждал тебя, – выплюнул историк. – Говорил, что произойдет, если ты…

– А мы предупреждали тебя, грешник. Все это время. Но ты так и не услышал.

За спиной Жан-Франсуа собрались рабы-мечники, высоко подняв горящие факелы. Последняя лиат сердито смотрела на это пламя, и ее мертвые глаза сияли, когда она заговорила:

Из чаши священной изливается свет,

И верные руки избавят от бед.

Перед святыми давший обет,

Один человек, что вернет небу цвет.

Историк усмехнулся.

– Да знаю я слова вашего так называемого пророчества, мадем…

Но Лиат продолжила:

Пред тем, как пятеро сойдутся вновь,

Святой клинок падет стремглав,

Священная прольется кровь,

Завесу тьмы с небес сорвав.

Жан-Франсуа моргнул, и, казалось, тишина длилась тысячу лет.

– Что вы сказали? – прошептал он.

– Достаточно на данный момент, – ответила Селин.

– Вы забываете о своем месте, мадемуазель, – рявкнул историк, одергивая лацканы пиджака. – Здесь, внизу, во тьме, вы полностью в моей власти. Я решаю, когда вас кормить. Я решаю, когда вам страдать. И я решаю, когда достаточно.

Селин

поднялась на ноги, гибко и без единого звука, и направилась в дальний угол камеры. Она остановилась на границе отбрасываемого факелом света, чтобы оглянуться на него через плечо – силуэт на фоне густой тьмы. Тень вернулась домой.

– Тебе следует поговорить с моим братом, маркиз, – сказала она. – Хотя мы не сомневаемся, что вы будете сильно скучать без радостей нашего общества, нам обоим было бы полезно провести некоторое время врозь, да? Говорят, разлука делает сердце более любящим. И, кроме того, следующая часть нашей истории покажется бессмысленной без его рассказа.

Историк уставился монстру в спину, держа в руке тяжелый фолиант. Теперь его страх прошел, сменившись холодной яростью, и желание увидеть, как это существо страдает, боролось с желанием поскорее убраться из этой ямы. В конце концов последний порыв победил, и историк коротко кивнул капитану Дэлфину и его людям. Рабы-мечники медленно вышли из помещения, не сводя глаз с существа за рекой. Но Жан-Франсуа, демонстрируя, как он надеялся, презрение, повернулся спиной и тоже вышел.

– Маркиз?

Он остановился, услышав ее голос, но не соизволил обернуться.

– Oui?

Последняя лиат вздохнула, глядя на свои пустые руки.

– Передавай привет Габриэлю.

Книга четвертая. Оскверненная кровь

Я веду войну с сестрой, пока

Мы не начнем войну с родней, пока

Мы не начнем войну с горцами, пока

Мы не начнем войну с целым миром.

Песня Лунного Трона

I. Божественный ад

На ладони его татуированной руки покоилась чертова тысяча тонн.

По крайней мере, так думалось Габриэлю. Колокольчик был маленьким, с рельефным изображением волков на поверхности. Отлитый из чистого золота, он казался намного тяжелее, чем весил на самом деле. Габриэль держал его в руках уже целый час и еще как минимум два смотрел на него, прежде чем осмелился взять. Он тысячу раз измерил шагами свою камеру, останавливаясь, чтобы взглянуть в окно на далекие горы и вспомнить далекие дни, и золотой колокольчик тихо звенел в его ладони, а неизбежность того, что произойдет, если он позволит ему запеть во весь голос, давила на разум.

«Позвони, если у тебя вдруг где засвербит, де Леон. Кто-нибудь обязательно придет и почешет».

Теперь боль отдавалась и в костях. По венам тек жгучий лед, и холодный огонь проникал под кожу. Габриэль не мог усидеть на месте. Не мог ясно мыслить. Больной, израненный и опустошенный. Они бы позволили ему покурить, если бы он попросил, но он знал: у него, возможно, больше не хватит сил довольствоваться простой трубкой. Как давно это было, Дева-Матерь, как же давно… Он закрыл глаза, чтобы не вспоминать: ее вкус, ощущение, когда она скользит по глотке, точно расплавленное пламя, сжигая дотла все на своем пути. Этот голос у него в голове, который становился громче с каждым годом, с каждой ночью, с каждым красным глотком… о Боже, красным.