Империя проклятых

Кристофф Джей

Это ужасно…

Ненавидеть то, что тебя дополняет.

Любить то, что тебя разрушает.

Какое совершенное страдание.

Какой божественный ад.

– Лучше?

Габриэль открыл глаза, кроваво-красные, блестящие, как булавки, и уставился на монстра, сидевшего напротив.

– Намного, – прорычал он. – Merci.

– Уверен, что хочешь, чтобы Мелина и Дарио ушли? – Историк указал пером на туго натянутые пуговицы на штанах угодника-среброносца. – Выглядит не очень удобно, де Леон. И, честно говоря, несколько отвлекает. Я могу подождать снаружи и притвориться,

будто не слушаю, если ты стесняешься публики.

– Отвали, вампир.

– Вы можете идти, любимые, – вздохнул Жан-Франсуа. – Мы позвоним, если возникнет надобность.

Историк провел пером по губам, раздражающе ухмыляясь.

– Или две.

Юный Дарио забрал фитиль и трубку, поставил на стол новую бутылку «Моне». Мелина собрала пустые бутылки и, сделав глубокий реверанс, последовала за парнем из комнаты. Когда она повернулась, чтобы запереть дверь, ее взгляд встретился с глазами Габриэля, темными и горящими. Затем щелкнул замок, и охотник с добычей снова остались наедине.

– Она восхитительна, де Леон. И совершенно безумна. – Жан-Франсуа обмакнул перо в чернильницу и перевернул страницу. – Тебе действительно стоит уделить ей внимание, время от времени ненавистный секс полезен для души.

– И что ты знаешь о душах, Честейн?

– Только то, что они и в лучшие времена доставляют неудобства. И что многие из нас, кажется, прекрасно обходятся без них.

Габриэль невольно усмехнулся, наполняя свой бокал вином из новой бутылки. Подняв его, угодник увидел, что вампир с нежностью улыбается ему.

– Sante, угодник.

– Morte, холоднокровка.

Когда Габриэль запрокинул голову и сделал глоток, он почувствовал, что вампир наблюдает за ним. Жан-Франсуа снова провел пером по рубиновым губам, медленно и нежно.

– Итак, – вздохнул Габриэль, снова наполняя свой бокал. – Что за ложь поведала тебе моя сестра?

– Меня больше интересует ложь, которую ты мне приготовил.

– Она говорила о Черносерде? – спросил он. – О юных фейри? А рассказала ли она тебе, в какое колоссальное дерьмо вляпалась Диор из-за ее идиотизма? О том, что Диор пришлось…

– Это неважно, – вздохнул Жан-Франсуа, поднимая руку, чтобы остановить тираду Габриэля. – Невежество – это пропасть, а знание – мост. Ты сказал, что после того, как пал в битве при Кэрнх…

– После того, как Селин бросила меня.

– После того, как вы с силой притяжения… немного поболтали, прошло некоторое время, прежде чем ты снова увидел Грааль. Я хотел бы знать, что произошло за это время.

– Какая разница? Марго хочет услышать историю Диор, а не мою.

– Истина без подробностей не очень правдоподобна, де Леон. У нас есть время. А твоей любимой сестре пока настолько неуютно, насколько это в моих силах.

Историк встретился взглядом с последним угодником, держа перо наготове.

– Итак. Ты сражался, защищая Грааль в Кэрнхеме. Но в итоге тебе пришлось совершить довольно долгий полет с довольно короткого моста. Что было дальше?

Габриэль провел рукой по подбородку и со скрипом откинулся на спинку кресла.

– Я падал. – Он пожал плечами. –

Чертовски долго. Выл ветер, и я вместе с ним, над головой гремел гром, а я летел вниз. Понятия не имею, как низко я пал, но определенно ниже, чем когда-либо. В конце концов я обо что-то ударился, это что-то подо мной сломалось, я рухнул на свежевыпавший снег и покатился со склона, истекая кровью. А затем наступила тьма.

– Ты был ранен?

– Я должен был умереть.

– Один на крыше мира. Без лошади. Без меча. Без припасов. Я знаю, что бледнокровки умирают с трудом, но то, что ты вообще выжил, де Леон, похоже на Божье чудо.

– Божье?

Габриэль усмехнулся, сделав большой глоток вина.

– Бог тут вообще ни при чем, поверь мне, холоднокровка.

II. Песнь шрамов

– Вдыхай.

Это было первое слово, которое я услышал где-то далеко-далеко во тьме. Проплывая сквозь кровавый мрак к свету где-то на недосягаемой высоте. Я чувствовал только одну сплошную боль, не зная, где заканчивается она и начинаюсь я сам, меня едва хватало, чтобы…

– Вдыхай.

Красный дым. У меня на губах и в легких. Резкий, почти обжигающий, и хотя не передать словами, как я нуждался в нем, я не мог удержать его внутри и, задыхаясь от боли, перекатился на живот и в кровь содрал ладони.

– Вдыхай.

– Прекрати, с-сука, повторять одно и то же, – выдавил я из себя. – Это н-не поможет.

– Тогда тебе крышка, – выплюнул кто-то. – Закуривай сам, угрюмый говнюк.

На камень передо мной кто-то бросил мою трубку. Я закашлялся, открыл один опухший глаз и покосился на расплывчатую фигуру, склонившуюся надо мной. Кожа в веснушках и татуировках. На шее – ожерелье из узелков. На изуродованное шрамами лицо падают огненно-рыжие кудри, а тело укутано, судя по всему, примерно сорока слоями шелка, тюля и элидэнских кружев.

– Что, во имя Господа, на тебе надето? – прошептал я.

– Единственный наряд, который нашелся в твоей седельной сумке. – Феба нахмурилась. – И могу добавить, что этой очень разумный выбор прикида, ты, гребаный петушина.

Я огляделся и увидел, что мы находимся в глубине горной пещеры. Черный камень и старый лед, затхлый запах звериной шерсти. Снаружи бушевала свирепая буря, но рядом горел благословенно теплый огонь и лежала пара пропитанных кровью седельных сумок. Тело у меня было покрыто запекшейся кровью и сильно побито. Но одежда на удивление сохранилась: туника, плащ из логова Дженоа, кроваво-красный бархат с отделкой цвета полуночной тьмы. А Феба а Дуннсар нарядилась в платье.

Но не просто платье. А бальное платье с открытыми плечами, с перетянутой талией, отороченное лисьим мехом. Ткань ярко-изумрудного цвета оттеняла пламя волос закатной плясуньи, облегая ее тело до бедер, а затем ниспадая водопадом юбок. В салонах Августина это не столько вскружило бы головы, сколько посворачивало бы шеи, но в ледяных дебрях Найтстоуна…

– Ты в-выглядишь нелепо, – прохрипел я.

– И кто в этом виноват? – спросила она, уперев руки в бока. – Это было в твоей сумке, придурок!