Индульгенция для алхимика
Шрифт:
и, остановились подле старой пристройки с распахнутой настежь дверью.
К удивлению Шлеймница, нотариусом оказался сравнительно молодой священник, для чтения и письма даже не использующий очки. Придвинув утенсилии[72]
, он начал споро заполнять лист пергамента, изредка прерываясь вопросами типа: "Титул и чин родителей", "В каком коллегиуме обучаетесь", "Добровольно ли заключается соглашение". Короткие ответы Майера, порученца барона, студиозус слушал с интересом, узнав, например, что Вильгельм фон Граувиц - вассал immediati[73]
герцога Штирии Оттокара Девятого, что
.
Просидели около двух часов, почти до обедни, ожидая, когда стряпчий и его писарь оформят три чистовых экземпляра, исправят ошибки, поставят печать и скрепят договор четырьмя подписями. Получив свой лист, субминистратум сразу прибрал его в поясную сумку. Все. Теперь назад дороги нет. Зато - есть определенность и алхимическая мастерская. А главное, хоть какая-то свобода от постоянного надзора и жесткой монастырской дисциплины! Это будет стоить подороже двадцати золотых...
***
Отстояв девятый час, благо далеко до церкви идти не пришлось, Густав и Николас вышли на Карлсплац. На Площади великого короля царило оживление. Взобравшись на поребрик центрального фонтана, некий человек, одетый в сине-зеленый дуплет, увлеченно размахивал руками и что-то рассказывал. Народ хохотал, выражая одобрение громким свистом.
– Это что, комедиант?
– поинтересовался Шлеймниц у Проныры, наверняка бывшего в курсе последних сплетен.
– Это?
– взгляд Проша метнулся с пышных форм дородной презрелой красавицы к фонтану.
– Не, это покойник.
– Кто?
– Покойник, говорю, глухой? А, ты ж еще не в курсе!
– Прош даже зажмурил глаза в предвкушении рассказа о событии, взбудоражившем весь город.
– Слушай сюда, - начал фамулус, - Тут сегодня такое творилось! На казни...
– сунул в рот кусок сушеного яблока, стянутого в трактире, где столовались слуги барона, - на эшафот вывели не одного. А всех шестерых! Представляешь? У них оказалось равное число ошибок! И судьи не смогли назвать худшего. Ага. Ландграф приказал налить шесть одинаковых кубков с вином, в один из них всыпали яд... кубки поставили на поднос и каждый трубадур сам себе выбирал... А потом - все залпом выпили... рядом палач с топором, и не захочешь, а хлебнешь. Ха! В общем, одному заплохело. Народ кричит, радуется, те, кому яда не досталось, чуть не плачут от счастья, певун блюет... а как рыгать перестал, сунул руку в кошель, вытащил безоар[75]
, и, сожрал, гад такой! Видать давно подозревал, что за свои стишки отраву в суп получит... рано или поздно.
– Николас ненадолго заткнув рот следующим куском, продолжил:
– Нет, ты только представь?! Все уже настроились на труп, могильщики, говорят, отличную яму приготовили, каноник мессу заупокойную начал... А он взял и все испортил, дурак. Палач, по приказу старшего судьи, остальную пятерку обыскал, но противоядия больше ни у кого с собой не нашлось. Мейстерзингера
Густав хмыкнул.
– Надо же! Восставший из мертвых... И где он только безоар нашел?
– Как где? У архангелов[76]
купил...
Дальнейшие слова Николаса заглушили крики толпы:
– Монашку! Монашку давай!!! Монашку!
Артист откашлялся и поднял руку. Вопли начали постепенно утихать. А когда унялись настолько, что стало возможным разговаривать, не крича в ухо собеседнику, над площадью раздался громкий красивый звучный голос:
– Внемлите, граждане славного Эйзенаха! Я прочитаю вам сказ о распутной монашке!
Наступила долгожданная тишина. И тогда трубадур начал, стараясь не сбиться со стиха на песню:
Звалась, не важно, как она
Святой Клариссе отдана.
На монастырскую еду
Отправили бедняжку.
Ее девичью красоту
Увидел бес один в аду
И соблазнить решил он ту,
Невинную монашку[77]
.
Назвался Йозефом тот бес,
В доверие к монашке влез,
Частенько ночью приходил
Он к девушке в аббатство
Поил вином, кормил гусем
И говорили обо всем,
А через месяц совратил
Уговорив отдаться.
Густав судорожно сглотнул слюну. Это что? Это... трубадур рассказывает пошлости о его сестре?! Клариссинка... Йозеф... не может быть! Неужели это те слухи, о которых говорил отец Сулиус? Не может быть. Это ложь. Это - ложь! Элиза не такая! Субминистратум хотел закричать, но поперхнулся и закашлялся. А уши резало:
Заправил черт ей свой кутак
Но все пошло совсем не так
Не так хотел лохматый бес
Монашку удивить
Из дырки выпрыгнул малец
И в шоссах спрятался подлец,
Попробуй спущенный конец
Внутри штанов ловить
Внутри студиозуса загоралась ярость. Значит, вот как? Не зная ничего, сочинять памфлеты, и распевать их толпе похотливых пьяных мужиков? Ах ты тварь! Сволочь! Сволочь!!! Зря ты сегодня не сдох, скотина...
Мир вокруг Шлеймница начал куда-то медленно уходить...
Увидев тут, кто к ней пришел
Монашка, стоя нагишом
Его короткие рога
Определила к месту.
Коль нижний орган потерял
Работай головой нахал
И языком трудись пока
Не ублажишь невесту
Последние слова алхимик почти не расслышал. Воздух заполнился маревом. Все вокруг него остановилось: перекошенные лица, падающий с дерева лист, рука Проша, тянущаяся к кошельку... Подобное уже пару раз происходило с Густавом. Однажды, когда в детстве, они на спор с соседским мальчишкой решили натянуть отцовский арбалет. Тогда ему порвало бровь, а могло и череп раскроить. И второй раз... в тот день погиб младший брат. А Гусь - не успел, слишком рано выскочил из этого необычного транса...