Инфракрасные откровения Рены Гринблат

Хьюстон Нэнси

— Туалет здесь безупречный! Можем отправляться…

— Подожди, — говорит Симон. — Рена ищет для нас место поспокойнее Уффици.

— Зачем? — удивляется Ингрид. — Многие мои подруги говорили, что это самое главное.

— Вот послушай, — отвечает Рена и начинает читать вслух из путеводителя: «Невозможно не попасть под очарование атмосферы этого места: музей Сан-Марко, прекраснейший из тосканских монастырей доминиканского ордена».

— По-моему, идеальный вариант! — радуется Симон.

— К тому же это всего в двадцати минутах пешком,

гораздо ближе, чем Уффици.

Ингрид сдается, и «караван» с грехом пополам начинает движение.

Двигаясь к улице Чезаре Баттисти^[227], Рена продолжает читать: «Кельи монахов украшены фресками Фра Анжелино. Библиотеку выстроил Микелоццо^[228]. Много портретов, среди которых особенно интересен Савонарола работы Фра Бартоломео^[229]…»

— А кто это? — спрашивает Ингрид.

— Ну как же, вспомни, — отвечает Симон, — приор монастыря, фанатик, хулитель нравов, бесноватый оратор! Сожжем свое тщеславие перед лицом Всевышнего!

— Ах да, вспомнила, — кивает Ингрид.

— Когда он входил в собор, чтобы прочесть проповедь, верующие простирались ниц. Тысячи лбов глухо стучали об пол, губы повторяли: «Меа culpa, теа culpa, теа maxima culpa^[230]».

— Протестанты ничего подобного не делают, — комментирует Ингрид.

— Мы почти у цели, — объявляет Рена, — осталось перейти через площадь, вход прямо напротив…

Зря она это сказала. Поднимаясь на эспланаду площади Сан-Марко, Симон спотыкается.

«Ничего страшного, — думает Рена, — он удержится на ногах…» — и видит, как отец падает.

«Не беда, — говорит она себе, — он успеет смягчить падение руками…»

Не успевает — руки сгибаются и падают, бессильные и бесполезные.

«Ничего страшного, — повторяет Рена, — толстый живот убережет его от жесткого приземления…» — но Симон у нее на глазах бьется лбом об асфальт.

Можно подумать, что Савонарола «достал» Симона через века. Заставил его каяться именно здесь и сейчас.

Grande problema^[231]

Прощай, Сан-Марко.

Что мы делаем. «Что мы здесь делаем?» — спрашивает Рена у своей Особой подруги, но Субра не знает.

Симон лежит на земле, его лоб сильно кровоточит. Человек шесть прохожих окружают беднягу, помогают ему встать. К счастью, совсем близко есть лавочка. Ошеломленная Ингрид садится рядом с мужем.

«Ей тоже может стать дурно, — говорит себе Рена, — почему нет, все бывает. Но завтра утром я сяду в самолет, обязательно сяду. Ничто мне не помешает…» Она достает из кармана бумажный платочек, осторожно вытирает кровь с отцовского лба.

— Ghiaccio!^[232] — восклицает какой-то парень.

Ну конечно! Им нужен лед. Рена бежит в кондитерскую-пекарню, сверкающую

хромированным оборудованием, благоухающую шоколадом. Посетителей много, все одеты дорого и шикарно. «Ghiaccio!» — повторяет она молоденькой официантке, пытаясь жестами объяснить случившееся. Мозг помимо ее воли отмечает детали внешнего вида собеседницы: тщательно нанесенный макияж, отлично сидящую униформу, розовые оборки фартучка, лиловые ленты в волосах, пурпурный лак на ногтях. «Все бы отдала, чтобы снять ее… как друга… как заложницу…»

Девушка передает ей лед: красивый целлофановый пакет с маленькими белыми кубиками. О, grazie! grazie!^[233] Рене хочется расцеловать ее.

Выскочив на улицу, она издалека замечает на газоне в центре площади живую картину «Туристы в беде», составленную членами ее семьи. На лавочке сидит старик с окровавленным лицом, вокруг суетится растерянная жена, добросердечные прохожие отправились по своим делам. Рена присоединяется. «Да, я дочь этого человека, и думать мне нужно только об этом. Не о беспорядках во Франции, не о кельях монастыря Савонаролы, а об этом. Вот лед, папа! Не волнуйся, все будет хорошо, я люблю тебя, папочка…»

Глаза у Симона закрыты.

— Как ты?

— Ничего, ничего.

— Рена, — дрожащим голосом говорит Ингрид, — все сказали, что нужно вызвать «скорую» и отвезти его в больницу.

— Сказали на английском?

— На английском, на итальянском… Да какая разница, главное, что я поняла! Все это не имеет значения, потому что твой отец не желает.

— Нужды нет, — бурчит Симон и поднимает руку. — Я в полном порядке.

— Возьми лед… — Рена передает пакет со льдом мачехе и просит отца: — Покажи-ка мне свой лоб.

Ингрид приподнимает салфетки, Рена видит шишку размером с куриное яйцо, и у нее падает сердце.

— Возможно, люди правы, и для очистки совести мы должны завернуть в больницу, чтобы тебя осмотрел врач.

— Поедешь, папа? — заискивающим тоном спрашивает Ингрид.

— Уж точно не на «скорой», — отвечает Симон. — В городе полно настоящих раненых, нуждающихся в помощи санитаров.

— Возьмем такси, — решает Ингрид, — Водителям такси наверняка известны адреса больниц.

— У тебя достаточно су, Ингрид?

— Да, у меня полно евро. Я почти ничего не потратила, все были так щедры и любезны с нами…

Они помогают Симону встать. Его шатает. Я брежу. Рена поднимает руку, к бровке подъезжает такси, притормаживает… и несется прочь: водитель заметил промокшие от крови салфетки.

— Наденем на него шляпу, — говорит Рена, — иначе никто нас не повезет.

— Можно, папа?

— Mollo, mollo^[234]…

В следующую машину они усаживаются небыстро, со всеми возможными предосторожностями, и водитель нетерпеливо фырчит.