Интернат
Шрифт:
Но эта боль, появившись, тут же растворилась в облегчении: не он будет жертвой. Он останется жить. Можно считать, что первый гейм в игре на выживание – аркаде – он выиграл. Но сколько у него осталось жизней?
Галайда посмотрел на часы.
– До отбоя десять минут. Бегите, пока под обстрел не попали.
Ребята распрощались.
Оставшись один, Галайда оделся, запер склад и отправился домой. Его никто не ждал: жена скончалась больше года назад, два сына жили в других городах. Он поел суп, варёную картошку и, пока жевал, не переставал думать о том, что услышал от Дениса. Потом взял телефон, набрал номер.
– Гриша? Мир
Положил трубку. Убрал за собой, помылся, с любовью и кропотливостью помолился перед собранным иконостасом, отроков из интерната помянул – всех, чьи имена помнил, и спать лёг.
Не спалось. Думалось о Ренате и его дружке из бюро ритуальных услуг. Неужели Гинзула на такое согласится? Не должна – женщина ведь… Хотя иные женщины страшнее мужчин, потому что им дано много. Когда кому много дано, с этим аккуратней надо быть. Конан Дойл про Шерлока Холмса говорил, что он был настолько умён, что мог одинаково талантливо служить закону и криминалу. И закону крупно повезло, что он его защищает, а не преступает…
Фельдшер – убийца… Галайда с болью усмехнулся: будто название детектива. А что, Гинзула вполне впишется в мрачную троицу! Участвует же она в издевательствах над детьми, и прекрасно себя чувствует. Эх. Михал Натаныч давно бы уволился из интерната… Ребят жалко. Хоть какой малостью им помочь…
Здесь он всего год, а будто на всю жизнь страха нагляделся. А пойти за помощью к кому? Все порукой связаны, все друг за друга горой. Ведь если один станет тонуть, он и других утопит, чтоб самому спастись.
Недели две назад Галайда всё же отправил в управление образования давно написанную докладную о том, что творится в интернате. Но сомневался, что на бумажку правильно отреагируют. Несколько труся, он докладную не подписал, чего стыдился, но поделать с собой ничего не мог: при советской власти его достаточно сильно напугали и навсегда отвратили от воинственных поисков правды…
Михаил Натанович едва уснул в третьем часу ночи. Пришёл утром на работу, а перед воротами – две машины-иномарки.
«Высокие гости нагрянули», – понял он и обрадовался: вдруг это шанс?! Рассказать о детях, достучаться… Он ускорил шаг и в фойе торопливо кивнул охраннику Якову.
Интернат корпел на занятиях. Галайда отправился на разведку к кабинету к Алле Викторовне Крисевич. Дверь приоткрылась, и он невольно услышал громкий разнос.
На разносе лучше не присутствовать, тем более, при чём тут Галайда? Он просто кладовщик, начальник над канцелярией. Её бей – не бей, толку нуль. Не то, что у педагогов, воспитателей и фельдшеров.
Жидкий тремольный голос шипел пронзительно и абсолютно искренне.
– Вы что тут творите, Алла Викторовна?! Вы что тут, спятили все?! Вы знаете, какая к нам бумага пришла о ваших всех делишках?!
– Александра Анатольевна… – шелестел испуганный голосок, и Галайда с трудом признал в нём властный говор Крисевич. – Да мы тут… не знаю, что за чушь…
– Вот именно, чушь вы городите, Алла Викторовна! Вас зачем сюда поставили?! Чтоб вы тут всё развалили?!
– Александра Анатольевна…
– Вас зачем сюда поставили, Алла Викторовна?! Чтоб вы тут всё развалили?!
– Александра Анатольевна, пожалуйста! Ну, я… – лепетала неузнаваемая Алла Викторовна. – Я, собственно, даже не знаю, что сказать…
– Вот именно – не знаете! – шипела женщина высокого чина. – Вас саму розгами пора сечь за непонимание момента! Вы должны были чем заниматься? Пытками?!
– Не-ет…
– Вот именно! Не пытками, а вос-пи-та-а-нием! Чтоб эти дети нам принадлежали душой и телом! А вы гробите всю политику прогрессивных сил на корню! Налейте чаю.
Галайда слушал с удовлетворением: так её, так! С одной стороны, говорит эта Александра Анатольевна страшные вещи. Но с другой… может, издевательства над ребятами прекратятся?
– Алла Викторовна, – уже более спокойно продолжала проверяющая, – я вас не узнаю. Что вы наделали? Вы должны были баловать детей, улыбаться им, заманивать во всевозможные сети, чтобы оторвать их от семей, показать привлекательность тоталитарных сект – в частности, сайентологов, анастасиевцев, виссарионовцев…
Галайда насторожился.
– Наша цель – заставить этих детей, которых мы сумели отобрать у родителей, забыть родной дом, – говорила Александра Анатольевна. – Они должны с нашей помощью забыть отца и мать, братьев и сестёр, стать для них чужаком, забыть всё доброе, что радовало их в детстве. Они должны отказаться от всего, что им было дорого. А зачем это нам надо, а, госпожа Крисевич?
– Ну… – промямлила неузнаваемо нервным голосом директор интерната и замолчала, шелестя бумажками.
– Эти дети должны стать нашими, понятно? Вам понятно, Алла Викторовна?! Наша цель – чтобы они при встрече с родными сами отказались к ним вернуться! Чтобы он хотели остаться с нами, чтобы учиться для нас, работать для нас, жить для нас, радоваться и плакать для нас. И, в конечном итоге, – без колебаний, с восторгом умереть за нас!
Галайда слушал и содрогался. Пот тёк по его морщинистому лицу.
– Они должны быть нашими зомби, нашей армией! Армией прогрессивных сил США и Европы! А вы что тут творите?! Наказываете по-чёрному, по-гестаповски, как я из анонимки узнала. Карцер! Голодовки! Розги! Ледяной душ! Таблетки! Ремни! Сигареты! И прочие издевательства! С ума вы, что ли, спятили?! Да от нас все дети отвернутся!
– Простите, Александра Анатольевна…
– Что – простите? Облажались?! После Нового года мы собрались внедрять в систему образования вашего интерната элементы сайентологии, гипноза. Вы понимаете, что первый шаг к изучению учения сайентологии должен сделать сам ребёнок? Лишь потом его опутывают профессионалы своего дела. И этот первый шаг он должен сделать с любовью к нам! Это уж потом – работа на износ, пытки и смерть во имя Рона Хаббарда и его идей. А сейчас – ни в коем случае!