Интернат
Шрифт:
– Да, Александра Анатольевна… – шелестнула Алла Викторовна.
Проверяющая перевела дух. Галайда тоже. Перед ним разверзлась бездонная пропасть, в которую падали воспитанники интерната № 34. Белые птицы, ломая тонкие крылья, пронзительно кричали, исчезая во мраке…
Вот она и пришла, настоящая беда. Прежде было преддверие беды. Теперь действительно страшно.
Александра Анатольевна нашёптывала инструкции. Галайда тихонько ушёл.
Пора готовиться к жестокой битве. Но что он, старый кладовщик, в состоянии изменить? Машина
Глава 17. ПЕРВАЯ ТРАГЕДИЯ
В субботу, всего через три более-менее спокойных дня, на глазах палаты двести двадцать девять стало плохо самому тихому, незаметному и умному – Андрею Дубичеву. Гарюха посмотрел, как мучается пацан, вздохнул, отложил учебник по физике и окликнул пишущего русский язык Вальку Щучьева:
– Щучик, сгоняй к Коту Базилио, скажи, что Дубичев в отрубе.
Валька поморщился, но ослушаться не посмел, закрыл учебник, тетрадь и выскочил из спальни. Встревоженные Серафим и Денис обступили бледного, тяжело дышащего Андрея.
– У тебя чё болит? – спросил Денис.
– Не знаю, – прошептал Андрей.
– Ну, горло там, башка? – хмуро перечислил Денис.
– Не знаю, – повторил Андрей и закрыл глаза.
Серафим и Денис переглянулись. Неужто началось?! Серафим положил руку на Дубичевский лоб.
– Горячий, но не шибко, – сказал он. – Может, инфекция начинается? Грипп какой-нибудь.
– Да перезанимался просто, – хмыкнул Певунец. – Эй, Дюха, хошь, спою колыбельную? Поспишь и всё пройдёт.
Дубичев закрыл глаза, не отвечая. Серафим и Денис встревожились всерьёз.
– Я побегу к директору, – сказал Серафим, – пусть она «скорую» вызывает.
– Эй, Кедраш, куда без разрешения? – крикнул вдогонку Гарюха, но тот лишь рукой махнул: отстань, мол, не до уставных запретов.
Он рванул на себя дверь кабинета Крисевич и крикнул ей прямо в белое рыбье лицо со светлыми навыкате голубыми глазами, в которых не билось ни одной живой мысли:
– Там Андрюхе Дубичеву совсем худо! «Скорую» вызывайте скорей, не то помрёт, и вас в тюрьму посадят!
Алла Викторовна строго поджала губы, округлила бесцветные глаза и высокомерно соизволила ответить:
– Что ты сказал? Ты как вообще разговариваешь со старшими? Чему тебя мать учила? Ничему, видимо? Потому ты её и прогнал! И вообще, что значит – «худо» и «скорую» вызвать? Это не твоё вообще дело, понятно? Или ты у нас фельдшером заделался вместо Гузель Маратовны? Пошёл вон из кабинета. Без тебя разберёмся.
– А Андрей как же?! – не отставал Серафим. – Пусть страдает, что ли?!
Одутловатое лицо Аллы Викторовны окаменело. Пухлые губы дрогнули.
– Я считаю нецелесообразным обращение в «скорую помощь». Гузель Маратовна, я думаю, прекрасно со всем справится. Иди, Кедраш.
– Я не Кедраш, Алла Викторовна, а Серафим Кедринский, – вежливо поправил мальчик. –
Несколько долгих мгновений Крисевич молчала, приходя в себя от наглости воспитанника. Кожа её от возмущения пошла пятнами.
– Я не хочу с тобой разговаривать, – прошипела она и сорвалась на крик: – Может, ты в моё кресло сядешь, директором заделаешься?! Давай, давай, иди сюда, садись, паразит, бумаги подписывай, приказы отдавай! Рассчитывай, чем кормить, во что одевать, как учить!
Она долго бушевала, а Серафим стоял, не шевелясь, сдвинув брови, и ждал конца яростного припадка. В первую же паузу Серафим попросил:
– Вызовите «скорую».
Крисевич скрипнула зубами, выбралась из-за стола и, схватив упрямца за плечи, развернула его, чтобы выпроводить вон. Не успела. Дверь приоткрылась. В кабинет заглянул Ренат. На постном лице неприятно блестели узкие чёрные глаза.
– Ольга Викторовна, ЧП у нас: Дубичев… помер.
У Серафима подкосились ноги. Он вдруг вспомнил, что отец Андрея работает в компьютерной фирме и нехило зарабатывает. Началось, что ли?
– Этого – в карцер, – распорядилась Крисевич. – А вас, Ренат Абдуллович, прошу затем вернуться и доложить всё подробно. А я сейчас «скорую» вызову и милицию.
– И родителей! – крикнул Серафим.
Алла Викторовна поморщилась.
– Да-да, и папу, – угодливо поддержал Ренат, – Никиту Олеговича. А в ритуальную контору я сам звякну. Есть у меня там человечек, по высшему разряду обставит… были б деньги. Кедраш, в карцер марш.
– Я не…
– Одно слово – и ты у меня голым перед девчонками пятьдесят раз приседать будешь, – злобно пригрозил Ренат.
Уходя, Серафим бросил директрисе:
– А если б вы не орали, а «скорую» вызвали, Андрюшка бы не умер.
– Поговори ещё! Сопляк! – прикрикнула Крисевич.
Когда через два часа Серафим вернулся из карцера в спальню, Андрея уже увезли, с кровати убрали бельё, из тумбочки – вещи. Был человек – а будто и не было.
Никто не разговаривал, но все то и дело поглядывали на нежилую кровать, будто надеясь, что им померещилось, и Андрейка Дубичев – единственный сын у занятого отца (из-за чего он и попал в интернат) – жив.
Серафим прошептал молитву об упокоении Андрейки и открыто перекрестился, не обращая ни на кого внимания. Гарюха скептически усмехнулся:
– Думаешь, поможет?
Серафим утвердительно кивнул, не оборачиваясь.
– Его предок о нём не заплачет, – знающим тоном сказал один из мальчиков – Колька Евлаш.
– Почему это? – спросил Щучик.
– Потому это. Он Андрюшку толком не видел, всё на работе пропадал. Что есть он, что нет – ему по барабану, ведь он его и не знает вовсе. А щас воще ему лафа: не надо за интернат платить и за сыночка дрожать: всё он теперь, гикнулся – перекинулся, и никто его не знает, никто его не вспомнит.