Интернат

Черных Вероника

– Какие там посторонние?! – вскипел Галайда. – Не видишь, что ли: мальчик болен!

– Все больны, и чё? – упёрся Яков.

– Знаешь, что, чудо ты гороховое, – с силой проговорил кладовщик. – Если хочешь, чтоб на твоей совести была загубленная жизнь, смерть невинного ребёнка – давай валяй в том же духе. Только я тебе вместе с ним являться буду и душу твою тормошить, раскаяньем мучить!

Охранник позеленел:

– Хватит пугать, Михаил Натаныч. Я бы и рад, но строжайший же приказ! А работу сейчас найти – это

вообще… Вот выпустить – это на здоровье.

– Для Дубичева же пропускали! – напомнил Галайда, но охранник помотал головой:

– Это сама Крисевич приказала, не придерёшься.

– А совесть твоя потом к тебе не придерётся? – поинтересовался Галайда. – Или совесть ничто, деньги – всё?

Охранник думал недолго. Широко раскрыл глаза:

– Натаныч… Ну, а сам-то ты чего предпочтёшь – совесть или жизнь? Работы не будет, ты как себя прокормишь? И семью? На помойке станешь лоб расшибать, чтоб хоть чуть-чуть дольше на земле оставаться?

– Это как Бог даст, – ответил Галайда. – Он знает, когда и как мне лучше умереть. Главное – не предавать его.

– А кто предаёт? Чем? Тем, что мальчонку твоего не пускаю? Не смеши. Даже где-то в Библии твоей сказано, что надо подчиняться начальству!

– Если это подчинение не ведёт душу твою к гибели, – уточнил Галайда. – Не то и вором станешь, и убийцей, и сектантом каким. Чувствовать надо, понимаешь, Яша, где послушание начальству во спасение, а где – в пагубу. Ну, пустишь?

– … Нет.

И охранник с непроницаемым лицом уткнулся в какие-то документы, лежавшие перед ним.

Галайда набрал в грудь воздуха, выпустил его, понимая, что спорить теперь бесполезно, и просто напролом пошёл мимо стойки охранника, неся на себе часто дышащего Серафима.

– Эй, Натаныч, куда прёшь?! – спохватился охранник и вскочил.

– Тихо, Яша, не бунтуй. Ты не будешь в этом замешан. Я же сам прошёл? Сам. Ничего тебе не будет. Не волнуйся, дыши ровнее.

Тут распахнулась навстречу входная дверь, забелели халаты врача и двух санитаров с носилками.

– Кто вызывал «скорую»? – спросила врач.

– Я вызывал, – ответил кладовщик.

– Что случилось?

– Да вот, с мальчиком. Температура у него.

– Мерили?

– Тут померишь, – проворчал Галайда про себя, а вслух назвал цифру с потолка: – Сорок.

– Я перемерю, – сказала врач, достала из кейса градусник, вложила прохладную палочку в подмышку Серафима, а сама изучила горло, глаза, пощупала живот.

Градусник пропикал, но она его не вынула, а стала набирать лекарство в шприц. Уколола, достала градусник, поджала губы. Медсестре сказала:

– Данные больного запиши. И температура сорок три. Горло воспалено. Слабость. Вы знаете мальчика? – посмотрела она на кладовщика, и тот поспешно кивнул.

– Диктуйте имя, отчество, фамилию, дату рождения, родители.

– Вы его в больницу забираете? – с надеждой

спросил Галайда.

– В больницу, куда же его ещё.

– Мне, может, с вами поехать? – предложил Галайда. – Как представителю интерната. Там всё о мальчике скажу.

– Пожалуйста.

Серафима переложили на носилки, укутали и отнесли в машину. Галайда принёс вещи мальчика и поспешил туда же. «Скорая» фыркнула белым дымом и увезла больного за ворота интерната в свободную – как надеялись люди из спальни двести двадцать девять, пришпилив к зарешеченному снаружи окну носы, – жизнь.

Глава 19. НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК

Так Денис остался без Серафима, и, оказавшись вмиг без невидимой, но крепкой опоры, он приуныл. Учился на двойки-тройки, ничем не интересовался и до исступления мечтал хотя бы об одном гейме!

Его пытались растормошить и свои, и соседи, но не получалось. Enter делал вид, что у него всё в ажуре, а было всё в тумане, полном тварей, и ему совсем не улыбалось укутывать этим туманом других. Пусть думают, что у него всё класс!

Так прошло полторы недели. Серафим не возвращался, и все завидовали: отмучился малый, теперь его после больницы родители домой заберут!

А потом в кабинет хмуро-недовольной Аллы Викторовны один за другим потянулись сотрудники интерната. Так как дело двигалось к Новому году, то они предвкушали подарки: премии, например, или конфеты, или приглашение на вечеринку, или, на худой конец, грамоту с благодарностью за нелёгкий труд.

Выходили они мрачные, растерянные и злые.

Каждому из них Алла Викторовна, не глядя в глаза, тихим своим унылым голосом, прикрывающим презрение и готовность к мгновенному взрыву, сообщала о строгом выговоре и занесении его в личное дело за несоответствие занимаемой должности.

Некоторых, малозначимых воспитателей и рабочий персонал типа кладовщика, плотника, электрика, сантехника и уборщиц не тронули. Подарков тоже не дали.

Наказания почти прекратились. Ренат не садил в карцер, не поливал из шланга, не посылал чистить туалеты и двор, не заставлял в мороз стоять на улице без куртки.

Фуфайкин не порол, не тушил о кожу сигареты. Гузель Маратовна не сажала на наркотики, не давала слабительное и специальные таблетки, от которых превращаешься в растение.

Пугинский не грозил и не отправлял в психушку, чтобы сломать в ребёнке личность.

Всё вокруг притихло.

Казалось даже, что перемены приходят в честь Нового года – самого волшебного праздника в году….

От сердца Дениса отлегло: смерть, грозившая ему от Рената, Гузели и незнакомца с его страшным предложением зашибать деньгу на гибели детей, вроде бы улетела в свой ад. На сей раз пронесло. Да здравствует Новый год!

До праздника осталось два дня. Когда при утреннем построении в столовую кислый Хмелюк сообщил без интонаций: