Исчезающая ведьма
Шрифт:
Он сделал ещё глоток сидра, чтобы дать себе время подумать.
— Этот самый Гюнтер вместе сыном мог работать где-то ниже по реке или с корабельщиками в Бостоне.
— Видите ли, — произнёс Мартин с хитрой усмешкой. — Дело в том, что они вообще не работали, их плоскодонка была пришвартована рядом с домом. Они закрывают её на ночь, но днём под тростниковыми циновками её видно. Они не болели, потому что один из соседей заходил к его жене пару раз и рассказывал, что в доме не было ни Гюнтера, ни сына. У этой семейки лишнего горшка нет, чтобы нужду справить. Как они могут позволить себе бездельничать дни напролёт, словно лорды?
Роберт
Он глубоко вздохнул, превозмогая боль.
— Они могли найти где-нибудь другую работу… паггерами… или на ферме… пока нет заказов. Это ещё не говорит о…
— Мне кое-что об этом известно, — прервал его Эдвард. — Когда мы навещали арендаторов, сын Гюнтера был болен, лежал в постели. Его мать утверждала, будто на него упал ящик, или что-то в этом роде, но Кэтлин настояла на том, чтобы осмотреть рану. Спина мальчика была обожжена, но то был не типичный ожог от пламени очага. Выглядело так, словно в него выстрелили чем-то вроде горящей стрелы, только больше и шире. Ясно, что мать лгала, рассказывая о его ранении. Не может же так совпасть, что Гюнтер и его сын пропали без вести во время мятежа, а потом явились, причём один из них ранен, словно на поле боя. Я уверен… — Он замолчал, уставившись на Роберта. — Что с вами? Вам нездоровится, папа?
Роберта скрутило от боли. Он сполз с табурета на колени и застонал, схватившись за живот от острой боли, разрывающих внутренности. Он бессильно вцепился в ворот своего платья, пытаясь разорвать его на груди, чтобы сделать глубокий вдох. Его сердце так сильно билось в груди, что казалось, вот-вот разорвётся.
Он уцепился за ногу Эдварда.
— Баюс… Приведи Хью Баюса. Быстрее!
Глава 64
Пыль нужно смахнуть на пол, прежде чем её выметут из дома с прочим сором, ибо, если женщина просто сотрёт и вынесет из дома пыль, то вместе с нею дом покинут удача и семейное благополучие.
Гритуэлл
Гюнтер опустил взгляд на спящую фигуру сына. Тот лежал на боку, повернувшись к нему лицом, капельки пота блестели на раскрасневшихся щеках. Жена Роберта не прислала никакой мази от аптекаря, чего Гюнтер, собственно, от неё и не ждал, хотя Нони упорно отказывалась верить, что та не сдержит обещание. Гюнтер знал, что его подозрения верны. Госпожа Кэтлин приходила лишь узнать, замешан ли Ханкин в мятеже.
Тёмные ресницы мальчика трепетали, особенно выделяясь на фоне бледных щёк. Как часто говаривала Нони: «Ресницы, которым позавидовала бы любая девушка, по ошибке достались парню». Зрачки мальчика беспокойно двигались под закрытыми веками.
— Джайлс, Джайлс!… Пироги… Я не брал… Пожалуйста, не надо…
Когда ты умираешь, прекращаются ли твои кошмары, или они тянутся вечно, без всякой надежды на пробуждение? Так и будет с Гюнтером. Сведи он счёты с жизнью, и его мучениям не будет конца. Самоубийство — непростительный грех. Как можно опуститься до такого? На этот вопрос ты уже не дашь ответ.
Но если мальчик умрёт невинным, успев исповедаться в своих грехах, то его кошмары закончатся. Однако Гюнтер не осмеливался привести священника. Рассказывали, что в Норфолке епископ,
Гюнтер подошёл к окну и выглянул наружу. Слепящий свет полуденного солнца играл бликами на речных волнах. Нони возилась на крошечных овощных грядках. Коль безуспешно пытался накинуть игрушечный аркан на каждую птицу, имеющую глупость сесть на ближайшее дерево. Рози прибиралась в хлеву. Другого шанса остаться наедине с сыном у него может и не быть, а за ним могут прийти с минуту на минуту.
Гюнтер опустился на колени перед кроватью сына.
— Послушай меня, Ханкин, — прошептал он, взяв его маленькую горячую руку.
Мальчик засопел, его глаза приоткрылись и снова закрылись.
Гюнтер сжал его ладонь.
— Ты должен признаться, бор. Ты должен признаться мне во всех своих проступках, как на исповеди. Я не стану сердиться и клянусь, никому не расскажу, но мы не можем пойти в церковь. Ты слишком болен. Поэтому ты должен признаться мне… если вдруг…
— Я умираю? Я не хочу… умирать, — пробормотал мальчик, не открывая глаз.
— Нет, сынок, мы никогда не знаем, где настигнет нас смерть. Мы должны быть всегда готовы.
— Нет… не дай мне умереть, папа.
Ком подкатил к горлу Гюнтера.
— Попытайся вспомнить, Ханкин.
Мальчик пробормотал что-то бессвязное, но Гюнтер не разобрал. Сложно было понять, исповедуется он или бредит.
Гюнтер опустился на колени у кровати Ханкина.
— Пресвятая Дева, возьми его душу прямо на небеса. Он невиновен. В нём нет ни капли зла. Что бы он ни совершил, взыщи за это с меня. Что бы его ни заставили сделать, то лишь моя вина. Я должен был защитить его. Должен был защитить их всех. Пресвятая Дева Мария, не суди мальчика строго, накажи меня за его прегрешения. Я приму их, возьму все на себя. Он всего лишь ребёнок.
Дыхание мальчика, хоть и неглубокое, постепенно выровнялось, как у спящего. Его губы раздвинулись, втягивая душный воздух.
Пот струился по лицу Гюнтера. Он сдвинул овчину с кровати и замер, глядя на гладкую раскрасневшуюся щёку. Затем как можно мягче дрожащими руками прижал шкуру к лицу мальчика.
У Гюнтера перехватило дыхание. Но Ханкин тут же попытался сдвинуть овчину со своего лица, размахивая руками и лягаясь. Он был слаб, словно птенчик, но по-прежнему отчаянно боролся за жизнь. Гюнтер чувствовал, как руки Ханкина вцепились в его запястья. Слёзы текли по лицу Гюнтера, когда он надавил ещё сильнее, чтобы мальчик побыстрее задохнулся и умер.
— Мне жаль. Очень жаль. Прости.
Нони присела, выдёргивая вьюнок, опутавший бобовые стебли. Сорняки росли намного быстрее, чем любые посевы, успевая за ночь заполонить все грядки. Почему плевелы растут столь бурно, а посевы — так медленно, получая одинаковое количество воды и солнечного света? Она опустилась на пятки и смахнула пот со лба. Подняв голову, Нони увидела, что кто-то стоит на берегу реки перед домом, но из-за яркого солнечного света и сверкающих на воде бликов не могла разглядеть, кто это.