Ищите ветра в поле
Шрифт:
Кто-то из толпы девчат ахнул. Трофим оглянулся — не Валька ли это там среди цветных платьев и кофточек. А Никон Евсеевич сошел с крыльца — шаг его по пыли улицы был тверд и спокоен, пальцы мяли папиросную завертку тоже неторопливо, спокойно.
Трофим сел на жерди — в ушах у него мешались топот, голоса, смех и выкрики, ругань стариков, все так же покрикивающих рядом о каких-то своих приятелях, которых давно нет в живых, но которых бы сейчас сюда. Ему вспомнился брат — костлявые руки его под глиняным рыльцем умывальника так и виднелись перед глазами. Будет вытирать их тряпкой, общей на всех, смотреть на Трофима горестно: «Ах, черт тебя побери, как же это ты, Трошка! Где
Из избы валом повалил народ — и опять каждый уносил с собой то ли табурет, то ли чурбачок, то ли скамеечку. Одни веселые — вроде Брюквина или там Куркина, многодетного мужика, побирающегося всегда с середины зимы. Другие были хмуры и задумчивы и озирались, точно выискивали за спинами людей каких-то своих обидчиков, чтобы вцепиться, затрясти, закричать на них. Только и слышалось:
— Чай, просторнее топеря жить будем...
— А как трахтор выкупим, так и с лошадью порядок, можа, будет...
— Агитахторы, только языками балабонить...
— Хорошо писать инструкции да манифесты, а ну-ка если ты по шею в дерьме коровьем...
— На широкой-то полосе и хлеб уродится гуще, потому как с широкой полосы не смоет навоз, удержится...
Трофим слушал, а сам все вертел головой — он ждал Ванюшку Демина. И тот тоже появился — шел, помахивая портфелем, фуражку держал в руке, и ветер расчесывал его курчавые и темные волосы. Рядом с ним торопился Волосников, приодетый сегодня в солдатские зеленые галифе, в гимнастерку, подпоясанную знаменитым ремнем, в тяжелые, заношенные, но почищенные колесной мазью ботинки. Запавшие щеки острого лица были красны от возбуждения и радости — рот был разинут довольно.
Ему, дядьке Волосникову, что — ста рублей у него никто не отымет, потому как неоткуда ждать ему их. А вот Трошка-то потеряет...
Он поднялся — в мыслях уже был около Ванюшки, в мыслях он спрашивал его: «А как же я вот теперь, батрак? Как же эти воза с коровьим навозом, которые раскидывал в поле, как же та тяжелая борона, пылившая по бороздам, душившая пылью?»
Но Ванюшку догнал Пашка Бухалов, он ухватил его за рукав и закричал:
— А ну, погодь! Землю грабишь, режим? Да я тебя!
— В хрюкалку его! — закричал Асигкритка Болонкин. — Бей его!
— Бей-бей! — спокойно попросил Демин. Лицо его залилось румянцем, точно ему стало стыдно невыносимо за то, что представителя Советской власти хватают за рукав, хотят бить посреди народа. Но тут же добавил строго:
— Меня ты собьешь, против тебя я хлюпик. А вот Советскую власть тебе не сбить, хоть гирю навесь на кулак.
Пашка растерялся, опустил руку, продолжая все так же бешено смотреть на землемера. На колодце парни тоже затихли, и только доносилось от жердей:
— Вот-вот... Едри его за ногу...
Казалось, старики никого не видели и было им не до событий сегодняшнего дня, как жили они своим прошлым. Жили далекими дорогами, далекими кострами в ночном, спетыми песнями, теми их сверстниками, которые шли с ними по этим дорогам и которых давно уже нет в живых... Что им было до какой-то широкополосицы, что им было до заботы, которая плескалась в душе Трофима Гущева. А Ванюшка уже вознесшимся голосом и, помахивая рукой, внушал:
— Темны вы еще, ой как темны, парни! Что же думаете, такая кровавая буча варилась по земле ради того, чтобы все так и осталось? Чтобы одни сидели на больших землях, по ободворинам, а другие — на «дебе», в низинах, ковыряли хвощ с белоусом да обливались зряшным потом, сами знаете — урожай на «дебе» — сам-друг выходит. Да никогда... Все меняется в стране, разве же вы не видите? Или думаете — в Хомякове другое
Никто не отозвался, и Ванюшка горестно покачал головой. И надо было так понимать, что печалился он очень на темноту деревенскую.
— А там строят новые коровники. Там прибыль получили в прошлом году больше ста тысяч рублей. Бабы тамошние надаивают от коровы по сто с лишком пудов. А коровы какие чистые: у вас в хлеву такой чистоты не увидишь. Вы побывайте, посмотрите... Понравится ведь, запроситесь туда и забудете сразу про старое, за которое норовите в хрюкалку...
Из толпы кто-то засмеялся, другие, и это слышно было, заворчали что-то. А Пашка Бухалов сплюнул и сказал:
— Знаешь, у меня в кармане шиш, а у тебя рупь. Дай мне полтину, а то и весь рупь, и я тебе тоже буду рассказывать про нефть или трактора, что вроде вшей ползут сюда на наши ободворины.
Под новый смех он повернулся и пошел в сторону, за избы, уводя за собой Калашниковых, и Болонкина, и других парней. Землемер, отвязывая вожжи от вереи, говорил в голову лошади, затканную густо мошкарой, так что морда ее была схожа с маковым пирогом:
— По-точному если, граждане, так дело такое — приговор большинство подписали, значит, согласны по-новому вести земледелие.. Приговор я отвезу в уезд. И с будущего года начнем переустройство. Обратного пути нет. Обратный путь теперь разве что в феодализм. И негоже нам с феодализмом-то в революционной России. Что же мы — туземцы ай что? Вон как сжинаем, сорок пудов с десятины...
Народ молчал, обступив его, и лошадь, которая трясла яростно башкой, стегала себя по крупу хвостом, как бы прося землемера поскорее отсюда, из этой шумной деревеньки.
И Трофим тоже хотя и встал, но ждал молча. Он даже взялся корить себя. Ну-ка бы сунулся к землемеру со своими деньгами. Да о них ли разговор сейчас. Так бы и сказал ему в ответ Ванюшка. Спросил бы: слышал про нефть, про руду слышал? Вот о чем надо, парень, думать, вот куда надо идти...
Никогда не видел нефть Трофим, и руду тоже. И корабли в глаза не видел. Аэроплан пролетал не раз над головой. Трактор как-то встретился на дороге, в совхоз ехал. Гремел, стучал, пыхтел синим вонючим дымом. Веселый такой, напевающий железные песни, урчащий добродушно и приятельски.
Он хотел было спросить землемера о том, всех ли берут в совхоз. Но промешкал, а тот уже взмахнул вожжами, и лошадка едва не прыгнула с места.
Затрещали колеса таратайки, и вскоре она скрылась за поворотом. Тогда закричал Брюквин:
— А ну, айда, мужики, пропивать общественный сарай. Положили за него шесть рублев, ведро водки уже куплено. Айда на луг, к пруду, — захватывай кто что может, чтобы почерпнуть было...
Вместе со всеми Трофим тоже затолкался по улице. На лужайке, возле пожарного сарая, купленного за шесть рублей, стояло ведро, горкой лежал зеленый лук, соль и сидел сторожем возле этого добра кузнец из крайнего посада, схожий с кулем муки, потому что весь был бел — и головой, и рубахой, портками и лицом, не тронутым солнцем.