Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов
Шрифт:
Согласно Шпету, внутренние формы слова – алгоритмы, а не формулы; они составляют набор инструкций, задающих последовательность действий по преобразованию некоторой совокупности исходных данных для получения определенного результата. [806] Существенно здесь, во-первых, наличие единообразного способа, во-вторых, действенность, возможность результата, т. е. понимания. Внутренние формы определяют, таким образом, произведение смысла в языке; через них знак снабжается значением: каждое социальное явление имеет, следовательно, в силу своей знаковой природы свою внутреннюю форму. Литература, вернее, поэзия имеет, таким образом, свои основания, свои оперативные понятия в философии вообще и в философии искусства в частности; она имеет онтологический характер:
806
Ср. статью «Алгоритм» в словаре «S'emiotique»: «Par algorithme, on entend la prescription d’un ordre d'etermin'e dans l’ex'ecution d’un ensemble d’instructions explicites en vue de la solution d’un certain type de probl`eme donn'e. Dans la m'etas'emiotique scientifique, qui se donne pour t^ache de repr'esenter le fonctionnement d’une s'emiotique sous la forme d’un syst`eme de r`egles, l’algorithme correspond `a un savoir-faire syntagmatique, susceptible de programmer, sous forme d’instructions, l’application des r`egles appropri'ees» (A. J. Greimas, J. Courtes. S'emiotique. Dictionaire raisonn'e de la th'eorie du langage. P. 12).
Поэтика есть дисциплина техническая…Поэтика должна быть учением о чувственных и внутренних формах (поэтического) слова (языка), независимо от того, эстетичны они или нет…Предметы поэтики – мотивы, сюжеты – должны иметь свое материальное оправдание и заполнение, свой смысл и содержание, как и предметы науки. [807]
Все, что происходит внутри субъекта, воспринимающего произведение искусства, это предмет психологии, а философия или, точнее, философия культуры должна установить критерии восприятия познающего сознания вообще. Эстетика должна определить, что есть эстетическое, разработать классификацию эстетических предметов и, наконец, дать «указание места и роли эстетического сознания в целом культурного сознания или раскрытие “смысла” эстетического». [808] Следуя своей собственной логике, Ярхо определяет характеристику художественности как необычность, а Шпет устанавливает специфичность искусства в отрешении своего предмета: «Эстетический предмет… помещается как бы “между” предметом действительным, вещью, и идеально мыслимым». [809] Особый смысл поэтического слова заключается как бы в игре синтагм и логических форм друг с другом. Автореференциальность поэтического языка обозначает не отсутствие отношения к действительности, а отрешение этого отношения. Здесь имеется большое различие по сравнению с понятием остранения у формалистов: во-первых, у них речь идет только о внешней, не о внутренней форме. Во-вторых, модель «язык-слово» у Шпета имеет конститутивное значение как модель онтологического основания.
807
Г. Г. Шпет. Эстетические фрагменты. Вып. II. С. 70–71.
808
Он же. Проблемы современной эстетики. С. 45.
809
Там же. С. 69.
Стоит остановиться на одном «терминологическом» аспекте, объединяющем Ярхо и Шпета: речь идет об употреблении метафоры-понятия «организм» для изображения структурных отношений. Заметим, что вообще эта метафора характерна и для русского авангарда 1920-х гг., некоторые представители которого были членами ГАХН; [810] можно упомянуть тоже «органистическое» течение Э. Гуро и М. Матюшина или в поэзии, например у О. Мандельштама. [811] А. В. Повелихина утверждает:
810
Эта метафора вообще довольно распространена в работах гахновцев; см., например, у Недовича употребление слова «организм» для определения художественного произведения и, следовательно, применение биологических терминов: «Подобно тому как всякое животное имеет скелет, так есть скелет и в искусстве» (Д. С. Недович. Задачи искусствоведения. Вопросы теории пространственных искусств. С. 15). См. также: М. А. Петровский. Выражение и изображение в поэзии. С. 51–80.
811
Об отношениях Мандельштама со Шпетом см.: М. Вендитти. Перекличка Г. Шпета и О. Мандельштама в вопросах о слове и языке. С. 24–35.
The «change» in artistic form was created by the break of the positivist, static world perception at the turn of the century, resulting in a profound spiritual leap in the development of society. [812]
[ «Изменение» в художественной форме, связанное с ломкой позитивистского, статического восприятия мира в начале века, вызвало значительный духовный рывок в развитии общества].
Художники воспринимали мир как органическое целое с динамической, саморазвивающейся системой явлений, с определенными законами, которые суммируют все различные части в объединенное целое. П. Стейнер применяет в своей книге о русском формализме три метафоры для различных моделей изучения литературного произведения: машина, организм и система. Ярхо выступает в качестве инициатора второго из названных подходов, [813] рассматривая структуру как организм:
812
Organica. Organic. The Non-Objektive World of Nature in the Russian Avant-Garde of the 20th Century. P. 11.
813
P. Steiner. Il Formalismo russo. P. 81.
изучение литературного произведения должно протекать так же, как и изучение организма, т. е. от частей
В «Методологии» Ярхо особенно много терминов почерпнуто из биологической науки: если литературное произведение это организм, «тело», то оно имеет плазму и хромосомы, эволюционирует прыжками и мутациями и т. п. Главные аналогии между литературным произведением и организмом таковы: во-первых, это сложные совокупности, состоящие из многообразных элементов; во-вторых, это цельные совокупности; в-третьих, их части организованы иерархическим образом. Указанные качества придают этим цельным совокупностям бесконечную динамичность и обеспечивают их трансформацию во времени. Метафорика биологии у Ярхо рассматривалась как применение и «изобретение» лексики преструктурализма. [815]
814
Б. И. Ярхо. Границы научного литературоведения // Искусство-1. 1925. № 2. С. 59–60.
815
М. В. Акимова. Гуманитарные науки и биология: Б. И. Ярхо и терминология русского преструктурализма. С. 28–39.
Шпет, в свою очередь, зачастую употребляет метафору организма при определении структуры слова или языка; если слово – это прообраз каждого культурного явления, то и организм можно рассматривать как структуру:
Структурны в вещественном мире лишь оформленные образования – космические, пластические, органические, солнечная система, минеральный кристалл, организм. Организм есть система структур: костяк, мышечная система, нервная, кровеносная, лимфатическая и т. п. [816]
816
Г. Г. Шпет. Эстетические фрагменты. Вып. II. С. 12–13.
Литература имеет сигнификативную данность, но ее материя, словесная структура, «жива»; структурные отношения между формами составляют «органическое построение»; обозначающую функцию этого органического построения обеспечивают внутренние формы, которые Шпет сравнивает с «питательным соком» организма:
[это] заставляет нас признать «энергию» языка, resp[ective] его формы, неоднородными, а многовидными, – подобно тому, как питание организма дает многовидные формы кровообращения, лимфатической системы, многообразных секреций и т. п. [817]
817
Он же. Внутренняя форма слова. С. 66.
На первый взгляд разница в употреблении данной метафорики у Шпета и Ярхо состоит в том, что у первого это только метафора, а у второго – естественнонаучный подход к предмету. Сопоставим, однако, как они применяют понятия организм, органический:
Ярхо: С организмом литературное произведение разделяет еще один признак: неравноценность частей. Как организм отличается от агрегата – главным образом тем, что при отнятии некоторых частей организм, как таковой, перестает существовать, – так и литературное произведение, в отличие от сборника, содержит такие части, по изъятии которых произведение становится неузнаваемым. [818]
Шпет: Под структурою слова разумеется не морфологическое, синтаксическое или стилистическое построение, вообще не «плоскостное» его расположение, а, напротив, органическое, вглубь: от чувственно воспринимаемого до формально-идеального (эйдетического) предмета, по всем ступеням располагающихся между этими двумя терминами отношений. Структура есть конкретное строение, отдельные части которого могут меняться в «размере» и даже качестве, но ни одна часть из целого in potentia не может быть устранена без разрушения целого…Структура отличается и от агрегата, сложная масса которого допускает уничтожение и исчезновение из нее каких угодно составных частей без изменения качественной сущности целого. [819]
818
Б. И. Ярхо. Границы научного литературоведения // Искусство-1. 1925. № 2. С. 59.
819
Г. Г. Шпет. Эстетические фрагменты. Вып. II. С. 11–12.
М. Л. Гаспаров считает именно «механицизм, биологизм» Ярхо слабой стороной его методологии, ибо он
видит в литературном произведении прежде всего сумму атомарных приемов, совокупность независимых друг от друга элементов формы. Понятие структуры он охотно принимает… но понятие организма ему ближе, и аргументация биологическими аналогиями – его излюбленный прием. [820]
У Шпета, напротив, указание на организм обозначает конкретность, жизнь явлений, им рассматриваемых, совсем не в метафорическом смысле.
820
М. Л. Гаспаров. Работы Б. И. Ярхо по теории литературы. С. 453.
Размышляя над этим спором, можно прийти к следующим соображениям: сегодня учение Ярхо возрождается среди филологов – приверженцев точной методологии и считается очень своевременным. Гаспаров, который первым открыл работы Ярхо и применял его статистический метод, ценил его методологию как образцовую именно из-за «совершенной точности и непреложной доказательности каждого утверждения». [821] Между тем семиотическая концепция Шпета растворилась в структурализме без указания на его вклад, оказавшийся незаслуженно забытым.
821
М. Л. Гаспаров. Работы Б. И. Ярхо по теории литературы. С. 453.