Испытание огнем
Шрифт:
— Ну да, — вздохнул я, продолжая спуск. — Сразу понятно, кто тут у нас в компании мозговитый, ясен пень.
Ступени, казалось, петляли всё круче. Иногда мне казалось, что мы кружим на одном и том же уровне, просто снова и снова проходим мимо тех же облупленных пятен.
— Знаешь, Никак, — продолжил я, просто чтобы заглушить собственные мысли, — если вдруг в конце этой лестницы окажется Бездна, я тебя вперёд пропущу. Уступлю место.
Пёс недовольно фыркнул, задрав хвост трубой.
— Ладно, ладно, — примирительно поднял я руки. —
Никак махнул хвостом и ускорил шаг. Он шёл впереди, уверенно, словно помнил путь. Я поймал себя на мысли: это не просто собака. Он... как будто сопровождает меня. Не как питомец, а как страж. Или проводник. Именно в этот момент я заметил: впереди, далеко внизу, появился свет. Тёплый, колеблющийся, как от большого старого фонаря. Я остановился, вглядываясь.
Свет был неровный, будто кто-то двигался с лампой туда-сюда. И вместе со светом снизу поднялся едва уловимый запах: смесь сырого мха, жжёной меди и чего-то ещё... напоминающего палёные волосы. Я взглянул на часы. 17:20. Они снова не сдвинулись ни на секунду. Я выдохнул, чувствуя, как холод стягивает плечи. Сердце билось неровно.
— Ну что, Никак, — прошептал я, — кажется, мы уже почти у цели.
Пёс тихо рыкнул и двинулся вниз, уверенно, как будто точно знал дорогу.
Я тронулся следом, чувствуя, как шаги отдаются в бетонных стенах странным двойным эхом. И почему-то внезапно понял: дальше пути назад точно не будет.
— Я вот что думаю, приятель, — сказал, чтобы хоть как-то развеять тишину, — кажется, если бы ад имел служебный вход, он бы выглядел примерно так.
Никак посмотрел на меня из-под лба и, кажется, хрюкнул. Я даже без слов понял его взгляд: «Сам полез — сам и выкарабкивайся». Ухмыльнувшись, я пошёл дальше. Круг за кругом, пролёт за пролётом.
Через некоторое время я поймал себя на странном ощущении: казалось, что лестница не просто идёт вниз, а как будто закручивается спиралью, петляя по невидимой оси. Ноги налились тяжестью, каждый шаг отдавался тупой болью в икроножных мышцах.
— Что за чёрт... — выдохнул я, остановившись на очередной площадке. Прислонился к стене, чувствуя под ладонью холодный, чуть шероховатый бетон. Никак тоже остановился. Он настороженно нюхал воздух, уши его были прижаты. В полутьме его шерсть казалась странно светящейся, словно он впитывал тусклый свет ламп.
— Стоп. — Поднял руку с часами. На электронном циферблате всё так же горело: 17:20. Ни минутой больше. Ни секундой меньше.
— Либо у меня сломались часы, — пробормотал я, — либо мы опять попали в какую-то... чертовщину.
Пёс посмотрел на меня, и я явственно уловил в его взгляде знакомую укоризну: «А чего ты ожидал сегодня?» Я рассмеялся, коротко, глухо. Смех мой захлебнулся в бетонных стенах и растворился. Спуск продолжался.
Мы прошли ещё два или три пролёта, когда я заметил: ступени стали шире.Стены — светлее, как будто покрашены побелкой давным-давно и неровно. Где-то внизу раздавались странные
— Это был ветер? — спросил я вслух. Никак встал ближе ко мне, его шерсть опять приподнялась на загривке.
— Всё нормально, — сказал я ему скорее для собственного успокоения. — Мы просто спускаемся к метро. Наверное, старые туннели. Какая-нибудь их заброшенная часть.
Шёпот сливался с шумом воздуха, то смешиваясь с чем-то ещё в странные звуки, то почти затихая. Было ощущение, что лестница тянется вглубь не десятки, а сотни метров. И вот, наконец, впереди замаячил явственный прямоугольник света. Не тот мигающий больничный холодный свет, а что-то мягкое, жёлтое, живое.
— Ну вот, старина, — тихо сказал я, глядя на пса. — Дошли. Пора посмотреть, что там. Никак коротко тявкнул, словно подтверждая. Мы шагнули на последний пролёт.
Чем ближе я подходил к свету, тем сильнее сжималось внутри какое-то нехорошее предчувствие. Никак шагал рядом, уши его были настороженно подняты, а хвост чуть вздёрнут — значит, он тоже чувствовал странность происходящего.
Последние несколько ступеней дались с трудом. Будто сам воздух уплотнился, стал вязким, тяжёлым и мешал моему движению.
И вот перед нами раскинулся холл. Не метро. Совсем не похоже на метро.
Просторное помещение, вырубленное в сером камне. Высокие потолки уходили вверх так далеко, что терялись в полумраке. Тусклые лампы, редкие и разбросанные, давали свет чуть ярче свечей. Под ногами был гладкий пол — бетонный, с какими-то старыми царапинами и вкраплениями тёмного, почти чёрного камня. Прямо перед нами — на противоположной стене — висела табличка. Металлическая, потемневшая от времени, с полустёртыми знаками. Я подошёл ближе, прищурился.
Надпись была... странной. Не кириллица, не латиница, не арабская вязь. Что-то иное: клиноподобные символы, закрученные в спирали и крючки, будто кто-то пытался зафиксировать на металле саму суть первобытного языка.
Я потрогал табличку пальцами. Холодный металл отозвался глухим звоном, будто под ней пустота.
— Вот те на, — пробормотал я. — Будто попал в музей древностей. Только не туристом, а экспонатом. Никак подошёл ближе, фыркнул. Его нос сморщился, глаза скосились, наверное, говоря: «Не нравится мне это, дружище». Я отошёл на пару шагов и заметил ещё кое-что. Три двери.
Три одинаковых на вид прохода в противоположной стене холла. Каждая — старая, тяжёлая, без ручек, лишь с небольшими углублениями посередине, куда можно было бы упереться руками и толкнуть.
— Это же классика жанра, — вслух проговорил я, чувствуя, как голос глухо отдаётся в пустоте. — Как в сказках: у камня богатырь стоит, выбирает дорогу. Только я не богатырь... и надпись эту не понимаю. Никак посмотрел на меня. В его взгляде читалась смесь упрёка и ожидания: «Сколько можно тянуть?»