Испытание временем
Шрифт:
Пять рублей? Соседка смущена, — как дорого! Не следовало бы, пожалуй, брать… Она вынуждена отдать последнюю пятерку.
— Вернитесь, — зовет ее бабушка, — я вам сдачу дам.
Плутовка выкладывает пять рублей мелочи.
— Что это значит?
— Берите, мне это добро досталось задаром. Я обошла мясников и обложила их налогом по куриной головке и аршину кишок. Хотели откупиться — не помогло.
Соседка грозят ей пальцем:
— Напущу я на вас моих кошек и котят, отучат они вас над людьми смеяться.
Не
Снова приходят люди, они спрашивают адреса, передают старухе приветы, что-то шепчут и спешат уйти. Она принимает их с деланной строгостью, обрывает на полуслове, выталкивает за дверь и приказывает не являться. Кто ей поверит, неутомимой притворщице бабушке!
Мне становится грустно. Почему меня не отводят в соседнюю комнату, не шепчутся, как со многими другими? Пусть бы поручили какое-нибудь дело и судили потом обо мне. Кто им дал право прятаться от меня, говорить шепотом, с опаской?
— Послушайте, бабушка, я хочу вам сознаться кое в чем.
Она поймет меня с полуслова, простит, и с прошлым будет покончено.
— Вы по старой привычке все еще зовете меня «белогвардейцем». Надо вам знать, что многое изменилось за последнее время…
Старушка вдруг вспоминает, что у Ханы Кушнер ни гроша за душой, детки остались без хлеба.
— Куда делась моя память, — сетует она, — такое дело забыть…
Она заговаривает о другом, смеется, сердится и тотчас успокаивается. Я продолжаю начатое признание:
— Я, бабушка, ошибался, глубоко был неправ…
— Дорогой мой, — снова обрывает она меня, — сходите в лавочку, купите соли, ни крупинки в доме.
Я возвращаюсь и застаю ее за швейной машиной — она чинит белье. Теперь ничто не помешает выложить мою печаль до конца.
— Благодаря вам, бабушка, я увидел свет истинной правды…
— Ай! — вскрикивает она, присасываясь к пальцу. — Заслушалась болтуна и весь палец исколола. Минуты человек не промолчит, болтает, болтает, — сладу нет, голова заболела.
Что же, в другой раз поговорим, дело терпит, не сегодня-завтра обсудим.
Проходит немного времени, бабушка откладывает работу, подсаживается ко мне и спрашивает:
— Вы Беллу видели?
— Когда? Где? — недоумеваю я.
— Не знаю, где молодые люди встречаются, говорят, на свидании.
Наперсница Беллы, она знает о нашей любви. Каждый из нас открыл бабушке свою тайну. Мы приносили ей свои радости и горести, печаль и восторги. Бабушка мирила и улаживала, журила и хвалила, растила молодую любовь. Оттого так дороги ей эти чувства, что они родились здесь, у нее на глазах.
— Я давно не видела Беллу, вы привели бы ее сюда, — просит она меня.
Глаза бабушки сияют и как бы говорят: «Я сама когда-то любила и радуюсь вашей любви, как своей».
— Скажите ей, что я скучаю по ней. У меня она редко стала бывать.
Она так долго говорит о своей любимице, что та незримо вырастает возле
— Я люблю ее, бабушка, и завидую собственному счастью. Я мог бы ради нее от всего отказаться.
Она молчит, закрывает глаза и долго сидит неподвижно.
— Любовь бывает различная, — задумчиво произносит она, — родителей к детям, кровных братьев между собой, старых друзей, супругов, но самая сильная и несокрушимая — любовь молодой девушки.
Почему именно девушки? Кого она имеет в виду? Не свою ли былую любовь, мертвую и живую под бременем лет?
— Сегодня воскресенье, найдите Беллу и приведите ее сюда.
Бабушка кивает головой и ласково выталкивает меня за дверь.
Удачный день, вот и Белла. Глаза ее устремлены вдаль, лицо спокойно, ни улыбки, ни радости. Мы поравнялись, она прошла мимо, унесла надежды, трепетную жажду любви. Девушка не видит меня, взор ее блуждает по небу, глаза жмурятся от солнца.
Я следую за ней, радуюсь ее ровному шагу и легкому подергиванию плеч. Она никогда не оборачивается, можно так бесконечно следовать за ней. Она спускается с тротуара, переходит улицу и продолжает свой путь. Она смотрит по сторонам, но ни за что не обернется назад. Я как-то сказал ей:
— Надо оборачиваться, мало ли что бывает позади.
— Я не люблю того, что прошло, — ответила она.
Кто знает, что она хотела этим сказать. Может быть, пошутила или намекнула на что-то, в чем признаться нельзя.
Она вдруг замедляет шаги, останавливается и, внезапно обернувшись, строго смотрит на меня.
— Это вы три раза наступили мне на ногу? Не очень вежливо, дружок.
Певучий голос звучит упреком и грустью. С ней что-то случилось, она словно сама печаль. Тоска в лице, в уголках рта, где вьется слабая улыбка. Грусть сочится из глаз, губы смяты скорбью. Что с ней? Арестовали ее друга, заболели родители?
Она качает головой: нет, не то, не то.
— Не случилось ля что-нибудь в городе? Ах, да, добровольцы расстреляли военную коллегию.
— Странный вы человек, у меня свое горе… Моя жизнь на исходе, врачи нашли у меня вторую каверну.
Вчера на собрании, во время доклада, кровь хлынула у нее горлом. Она жалуется, скорбит, тихо-тихо шагает, ежится и прячет свои бледные руки.
— Вторая каверна? Какое несчастье! Откуда она взялась? Привяжется же к человеку беда.
— Я не знаю, откуда это взялось, мне очень плохо. Я хочу еще жить, мне только двадцать один год.